Питт не бывал в Брэкли пятнадцать лет, но все здесь было так знакомо, словно он уехал только вчера. Все осталось таким же, как раньше; остроконечная крыша станционного здания вырисовывалась на фоне неба точно так же, железнодорожные пути изгибались в ту же сторону по направлению к Толворту, и угольные склады на вид ничуть не изменились. Томас даже машинально обошел шаткую доску в платформе – это ненадежное место было у самого входа в здание. Только все теперь казалось меньше, чем виделось в воспоминаниях, и, возможно, выглядело немного постаревшим.

Начальник станции поседел. В последний раз, когда Питт его видел, тот был шатеном. На руке у него была траурная повязка. Начальник хотел было произнести обычные любезные слова приветствия, но вдруг запнулся и внимательно поглядел на прибывшего пассажира:

– Юный Томас? Ведь вы юный Томас, да? Я же говорил старику Эйбу, что вы вернетесь. Но вернулись вы в печальный для Брэкли день, это уж точно.

– Доброе утро, мистер Уикли, – ответил Питт. Он намеренно добавил слово «мистер». В Лондоне он был суперинтендантом полиции, но здесь он дома, здесь он сын егеря из Усадьбы, и начальник станции был ему ровней. – Да, очень печальный.

Он хотел было еще что-то сказать, объяснить, почему так долго не приезжал, но объяснения и оправдания были бессмысленными – сегодня до них никому нет дела. Все сердца были отягощены печалью, и в них не нашлось бы места ни для чего, кроме объединявшего всех чувства утраты. Томас представил Шарлотту, и лицо Уикли прояснилось. Очевидно, он не ожидал такой любезности, но был в высшей степени ею польщен.

Супруги уже подошли к двери, когда в зале ожидания появились еще трое. Эти люди, очевидно, прибыли тем же поездом, но ехали в дальнем вагоне. Все это были пожилые, и даже очень в годах, джентльмены, судя по одежде, довольно состоятельные. Питт внезапно узнал по крайней мере одного из тех, кто присутствовал на судебном заседании, и почувствовал такой сильный всплеск ненависти, что остановился как вкопанный на ступеньках под ярким солнцем, а Шарлотта прошла вперед несколько шагов без него. Если бы это не выглядело нелепо, Томас бы повернул назад и осыпал джентльменов упреками. Он, конечно, не мог сказать ничего дельного, а просто дал бы выход гневу и боли и нарушил бы правила поведения, повелевавшие не предъявлять публичных обвинений в своих тайных подозрениях. Но если бы он так поступил, то неким непостижимым образом предал бы те высокие дружеские чувства, что связывали его с Артуром Десмондом.

А может быть, Томаса остановило понимание того, что он поставит в неловкое положение Шарлотту – хотя она бы его поняла, – и не только ее, но и начальника станции. И еще Питт чувствовал себя виноватым. Если бы он приезжал сюда чаще, он был бы в состоянии опровергнуть клеветнические измышления более конкретно, а не только из добрых воспоминаний и привязанности.

– Томас?

Голос жены резко оборвал его раздумья, он повернулся и последовал за ней, спустившись на широкую дорогу. Они прошли примерно с полмили, после чего свернули на главную деревенскую улицу к церкви.

– Кто они такие? – спросила Шарлотта.

– Они были на судебном заседании. – Томас не стал объяснять, в каком качестве, а супруга не спросила об этом, однако, конечно, поняла по тону голоса всё.

Короткий путь они проделали молча. Был слышен только звук шагов по проселочной дороге да шелест листвы под легким ветерком, да птицы перекликались на ветках деревьев. Где-то вдали проблеяла овца, и ей пронзительно тонко ответил ягненок, пролаяла собака.

Деревня тоже была необычно тиха. Бакалейщик, москательщик и булочник закрыли свои лавки и пекарню, занавески в домах были спущены, а на дверях висели венки, перевитые черными лентами. Даже в кузнице было пусто, огонь погашен, а пол чисто подметен. Маленький ребенок лет четырех-пяти стоял на пороге одного из домов, личико его было серьезным, а глазенки широко открытыми. Никто из детей не играл на улице, и даже утки в пруду плавали медленнее обычного.

Питт взглянул на супругу. Лицо ее было полно уважения, печали, причастности к общей потере и скорби по человеку, которого она никогда не знала.

В дальнем конце главной деревенской улицы стояли человек шесть местных жителей в черном, и когда Шарлотта с Томасом приблизились, они повернулись к ним. Сначала они увидели только черное платье Шарлотты и траурные галстук и повязку на рукаве у ее мужа и немедленно почувствовали общность переживаний. Затем, после внимательного разглядывания вновь прибывших, один из мужчин спросил:

– Юный Том, это ты?

– Зак, не надо так говорить, – поспешно прошептала его жена. – Он теперь настоящий джентльмен, взгляни-ка на него! Извините, юный Томас, сэр! Он не хотел сказать ничего неуважительного.

Питт порылся в памяти, чтобы отыскать там место для человека с посеребренными сединой черными волосами и с красным, закаленным ветром лицом, изборожденным морщинами от стремления противостоять его порывам.

– Все в порядке, миссис Бернс, и «юный Том» звучит распрекасно. Как поживаете?

– О, я хорошо себя чувствую, сэр, да и Лиззи с Мэри тоже. Уже замуж выскочили и детей нянчат. Вы, конечно, слышали, что наш Дик пошел в армию?

– Да, слышал, – солгал Томас, прежде чем подумал. Он не хотел, чтобы Шарлотта знала, как давно он порвал связи с родными краями. – Это хорошая карьера, – сказал он, но больше ничего не посмел прибавить. Ведь Дик мог быть покалечен или даже убит.

– Рад, что вы опять приехали сюда, из-за сэра Артура, – сказал Зак, отдуваясь. – Но, верно, нам уже время идти. Колокол зазвонил.

И действительно, раздался громкий погребальный звон, который в неподвижном воздухе, наверное, доносился и до соседней деревни.

За спиной Питтов, поодаль, открылась входная дверь одного из домов, вышел кто-то в черном и направился к ним. Это был кузнец, человек с могучей грудью и ногами колесом. На нем была куртка из грубого сукна, она едва застегивалась на груди, а на рукаве виднелась новая черная, сразу бросающаяся в глаза повязка.

Томас подал Шарлотте руку, и они тихо пошли по дороге к церкви, которая была в четверти мили от деревни. По пути к ним присоединялось все больше народу: местные жители, арендаторы, наемные полевые работники с близлежащих ферм, бакалейщик с женой, булочник с двумя сестрами, москательщик с сыном и невесткой, плотник, колесник… Даже хозяин гостиницы закрыл на день свое заведение и появился на улице во всем черном вместе с женой и дочерьми.

Им навстречу медленно ехал катафалк, запряженный четырьмя караковыми лошадьми с черными плюмажами на головах. На козлах сидел кучер в черном плаще и цилиндре. За катафалком с обнаженной головой шел бледный Мэтью Десмонд со шляпой в руке, а рядом с ним – Харриет Сомс. За ними следовали еще по крайней мере человек восемьдесят-девяносто: все слуги, постоянные и приходящие, все арендаторы приусадебных земель с семьями, а за ними – помещики со всей округи.

Они вошли в церковь, и те, кому не досталось места, стали за последними скамьями, понурив головы.