Мэтью оставил два места на семейной скамье для Томаса и его жены, словно тот был вторым сыном покойного. Питт так расчувствовался от волнения, благодарности, запоздалой вины и ощущения родства, что на глаза у него навернулись слезы. Он не мог вымолвить ни слова и только старался не смотреть вниз из боязни, что они потекут по щекам. Потом колокол замолчал, вперед выступил священник, и остались только горе и глубокое чувство невозвратимости потери.

Сама заупокойная служба была проста; звучали все старые, знакомые слова, которые одновременно и утешали, и трогали, и каждый мысленно повторял эти слова о краткости жизни, подобной цветку, расцветающему и вянущему в положенный срок. Время умершего кончилось, и серп вечности совершил свою жатву.

Отличительной чертой этих похорон стало огромное множество собравшихся людей. Собравшихся не потому, что от них этого потребовали, а потому, что они сами пожелали быть здесь. Аристократов, приехавших из Лондона, Питт в расчет не принимал. Для него сейчас существовали только деревенские жители и фермеры-арендаторы.

Служба кончилась, и все направились к фамильному склепу Десмондов в дальнем конце кладбища, под ивами, где и состоялись похороны. Там было полутемно, тихо, хотя сверху стояло около сотни человек. Слышно было, как вдали, на вязах, под ярким солнцем поют птицы.

Затем последовал длинный ритуал благодарения пришедших почтить память покойного, выражения печали и соболезнований.

Томас взглянул на Мэтью. Тот стоял на дорожке около калитки. Он был очень бледен, и на солнце ярко белела седая прядь в его волосах. Харриет Сомс стояла рядом, положа руку на его локоть. Она выглядела торжественно-печальной, как и подобало в данных обстоятельствах, но в ней чувствовалась также и нежность, когда она взглядывала на жениха, словно особенно остро понимала не только его горе, но и гневные чувства.

– Ты пойдешь туда? – прошептала Шарлотта.

Питт до этого колебался, но сейчас уже знал, как поступит.

– Нет. Сэр Артур был мне как отец, но я не его сын. Это касается только Мэтью, и с моей стороны подходить было бы навязчиво и самонадеянно.

Миссис Питт промолчала. Ее муж опасался, что утратил право быть теперь рядом с Мэтью из-за своего долгого отсутствия. Но его смутило бы не недовольство старого друга, а осуждение деревенских обитателей. Они были бы правы. Он отсутствовал слишком долго.

Питт немного помедлил, наблюдая за лицом Мэтью, который разговаривал с селянами как самый близкий, как свой, внимательно выслушивая и принимая близко к сердцу неловкие, запинающиеся, но глубоко прочувствованные слова. Харриет улыбалась и кивала в ответ.

Засвидетельствовали свое сочувствие и почтение и один-два соседа, и Томас узнал Дэнфорта, который с такой неохотой давал свидетельские показания. На лице младшего Десмонда отразилась сложная игра чувств: недовольство, сдержанность, неловкость, горечь и снова недовольство. С того места, где находился Питт, нельзя было слышать, что они сказали друг другу, но Дэнфорт покачал головой и направился к калитке.

Стали наконец подходить и джентльмены, прибывшие из Лондона. Бросалось в глаза, насколько они тут не к месту. Разница с окружающими была еле заметна, но их вид никак не вязался с широкими просторами полей, раскинувшимися за церковью и кладбищем, и огромными деревьями, осиянными солнечным светом, с ощущением вечной череды времен года и тяжелым трудом на земле, со вспашкой и жатвой, с привычной теплотой в обращении с животными… Казалось бы, дело было лишь в разнице в одежде, но сказывалась она и в более тщательной стрижке, и более изящной обуви, и во взгляде, которым эти люди окидывали дорогу, петлявшую за деревьями и границами поместья, словно она была врагом, а не другом, потому что ее надо было, к сожалению, преодолевать не в привычных экипажах, а пешком, что им совсем не нравилось.

Молодому Десмонду разговор с ними стоил больших усилий. Никто этого не замечал – только Питт, который знал Мэтью в детстве и мог видеть мальчишеские черты в лице взрослого мужчины.

Когда последний из пришедших сказал что положено и сын сэра Артура, совладав с собой, ответил, Томас подошел к нему. Они отказались от экипажей и пошли по мощенной камнем дороге к усадьбе: Мэтью и его друг – впереди, Шарлотта и Харриет – за ними.

Примерно первую сотню шагов они согласно молчали, хотя у Шарлотты возникло впечатление, что Харриет хотела бы поговорить, но не знала, с чего начать.

– То, что пришла проститься вся деревня, – это, мне кажется, есть величайшее свидетельство любви и уважения, – сказала миссис Питт, когда они миновали перекресток и свернули на более узкую аллею. Она еще никогда здесь не бывала и не знала, долго ли придется идти, но впереди, примерно на расстоянии с четверть мили, виднелись огромные каменные ворота, очевидно ведущие к большой усадьбе. Наверное, рядом с ней парк и есть подъездная дорожка.

– Да, его глубоко здесь любили, – ответила Харриет. – Он был очень обаятельным и безгранично искренним человеком. Я не могу представить никого, настолько лишенного лицемерия. – Она замолчала, и у ее спутницы возникло четкое ощущение, что она сейчас добавит «но», если только ей не помешает тонкое чувство такта.

– А я с ним никогда не встречалась, – ответила Шарлотта, – но мой муж очень его любил. Конечно, он довольно долго не виделся с ним, а людям свойственно несколько меняться со временем.

– О, сэр Артур был все таким же честным и добрым, как всегда, – поспешно заметила Харриет.

Шарлотта взглянула на нее, та покраснела и отвернулась.

Они были почти у ворот.

– Но он бывал рассеянным? – спросила миссис Питт.

Невеста Десмонда прикусила губу.

– Да, мне так кажется. Мэтью с этим совершенно не согласен, и я могу его понять. Я ему очень, очень сочувствую… Моя мать умерла, когда я была совсем маленькой, и я тоже выросла рядом с отцом. Ни у меня, ни у Мэтью нет ни братьев, ни сестер. Это тоже нас взаимно привлекало – ощущение одиночества и особое отношение к оставшемуся из родителей. Я не выношу, когда кто-нибудь неприязненно отзывается о моем отце…

Они вошли в ворота, и Шарлотта с восхищением увидела длинную подъездную аллею между двумя рядами вязов, и еще, в метрах трехстах, большой особняк, стоявший на некотором возвышении. Справа к реке спускались длинные лужайки, слева росла купа деревьев, а за ними виднелись крыши хозяйственных построек и конюшен. Все пропорции дома дышали таким благородством, что смотреть на него было одно удовольствие. Он так естественно стоял на земле, возвышаясь среди деревьев, и вокруг не было ничего ненужного и некрасивого, ничего, нарушающего строгую простоту этого места.

Харриет не проявила никаких восторгов. Она, конечно, бывала здесь уже не раз, и хотя скоро должна была стать хозяйкой этого дома, сейчас девушка совершенно об этом не думала.

– Я бы защищала его так же яростно, как если бы это был мой ребенок, а не родитель, – сказала она, натянуто улыбаясь. – Я знаю, это нелепо, но ведь эмоции не всегда можно разумно объяснить. И я очень хорошо понимаю, что сейчас чувствует Мэтью.