Алешенька! Мой дорогой командир! Нас срочно отправили в город. Зачем, сказать не могу. Ты же сам понимаешь, что этого говорить нельзя. Я не знаю, когда мы теперь с тобой увидимся, милый. Война, страшная война на нашей земле. Ты командир Красной Армии, я комсомолка. Но я не это хотела тебе сказать.

Леша, если мы не увидимся больше, если нас разбросает эта война, то помни, что я всегда любила и буду любить тебя. Только тебя одного! И я буду хранить тебе верность и буду ждать тебя, как всегда на Руси женщины ждали воинов. Я глупая, да? Фантазерка? Просто я люблю тебя. И пусть фантазерка и выдумщица. Ты сохрани это письмо. Это мои мысли, частичка моей души в этих строках. И моя любовь будет беречь тебя на войне.

Твоя Оля.

Алексей медленно опустился на лежанку, держа осторожно листок бумаги двумя руками, как величайшую ценность. Ему захотелось прижать эти карандашные строки к губам, но подумал, что его может увидеть Бочкин, да и вообще… И тут же невыносимый стыд захлестнул молодого человека. Пусть видят, и кому какое дело, это его любимая написала, ведь они неизвестно когда увидятся. И он прижал листок к лицу, стал нюхать бумагу, которая должна была сохранить запах ее рук.

Оля… Как хорошо, что ты есть на свете. И теперь не страшно идти в бой, не страшно рисковать жизнью, потому что знаешь, что тебя спасет ее любовь. Ты не можешь, не имеешь права погибнуть.

Алексей снова и снова перечитывал написанные девушкой строки. Раньше у него не было писем. Другие получали письма из дома, а Соколов – нет. Теперь и у него тоже есть письмо, которое можно хранить, держать в кармане гимнастерки возле сердца, перечитывать в перерывах между боями. А если… Если сердце пробьет пуля, то только вместе с ним, с ее письмом. Алексей засмеялся. Какие глупости лезут в голову влюбленному человеку!

Соколов спал чутко. Он несколько раз просыпался, когда близко у окна на ветку садилась ночная птица, когда по накату землянки проходил непоседливый еж. А потом сразу, как от толчка, проснулся и понял, что слышит мужские голоса. В лагерь кто-то прибыл.

Алексей вскочил со своей лежанки и принялся торопливо наматывать портянки и натягивать сапоги. Если пришли люди, то могут быть и новости. Больше всего лейтенанта беспокоила судьба Бабенко. Механик-водитель не подавал вестей с момента своего прибытия на завод, а потом еще эта история со стрельбой, с танком, который ездил по городу и крушил все на свете.

Открыв дверь, Соколов вышел из землянки и увидел в темноте группу людей. Одного света звезд было маловато, чтобы узнать, кто это. И лейтенант двинулся к гостям. Когда он подошел ближе, один из мужчин растолкал других и вышел ему навстречу.

– Бабенко, это вы? – обрадовался Алексей.

– Я, Алексей Иванович! – ответил хорошо знакомый голос механика-водителя.

– Нашлась, нашлась пропажа, – рокотал голос Полыны. – Мы уж и не знали, что думать, а он – вот он, объявился. Вы, Сергей Владимирович, не там его искали.

– Его найдешь, – смеялся в темноте Ростовцев и громко хлопал смущенного Бабенко по плечу.

Наконец эмоции улеглись, и Ростовцев пригласил в землянку к танкистам несколько человек. Соколов на правах хозяина зажег фитили двух масляных светильников, поставил их по краям большого самодельного стола.

В дверях появился улыбающийся Бабенко в рваных грязных штанах, потом Олесь Полына и еще какой-то мужчина с широким обветренным лицом и узкими губами, которые делали его рот похожим на щель.

– Ну вот, все в сборе, – потер руки Ростовцев и обвел взглядом присутствующих. – Коля Захарченко очень нам нужен, но пока его нога плохо заживает. Рана загноилась. Ну ничего, справимся. Итак, прошу, товарищи, кто еще не знаком… хотя незнаком только младший лейтенант Соколов. Знакомься, Алексей, это товарищ Георг Шульц, антифашист из Германии.

– Здравствуйте, – с сильным акцентом проговорил гость и протянул Соколову широкую сильную руку. – Мне о вас уже много рассказали. А я рабочий из Германии. Раньше из Германии, а теперь с этого завода, который вам нужен.

– Вы там работаете? – Соколов удивился больше, чем обрадовался.

Поняв, что расспросы и ответы на ломанном русском языке займут очень много времени, Ростовцев сам быстро и коротко пересказал историю провала Бабенко на заводе, о его находке и знакомстве с антифашистами. Рассказал, как, помогая советскому танкисту бежать и тем самым спасти важные сведения, погиб второй рабочий-антифашист Клаус Лемке.

– Вот такая история, вот какие сведения нам принес товарищ Бабенко, – Ростовцев постукивал карандашом по крышке стола, глядя на Соколова. – Теперь нам многое стало понятно, на многое открылись глаза. Не ясно одно – где именно будут проходить съемки этого кино, но тут есть определенные выводы из полученных нами сведений за последние дни. Алексей, подай, пожалуйста, карту.

Со стола убрали кружки, расстелили на нем карту, Ростовцев принялся объяснять.

– Мы с помощью наших молодых и шустрых разведчиков обследовали мелкие населенные пункты вокруг Мостока и дальше на восток от Могилева и обнаружили несколько интересных мест и объектов. Но, посовещавшись, мы сошлись на том, что местом съемок будет все-таки участок сельскохозяйственных угодий севернее поселка Русинка. Вот здесь, – Ростовцев обвел карандашом участок между двумя лесными массивами. – Здесь много оврагов, бурелома и других неудобств, которые могут помешать танкам уйти с поля в любом другом направлении, кроме как по накатанным грунтовым дорогам. И конфигурация бывших полей не очень простая. Много изгибов, выдающихся лесных опушек, но в целом площадь их достаточная, чтобы там могли устроить бой семь «тридцатьчетверок», с одной стороны, и пять немецких танков, с другой стороны. Если снимать с нескольких точек, то вполне может получиться кино, на котором советские танки будут стрелять по немцам, как выразился товарищ Бабенко, манной кашей. А немецкие танки будут бить наших с коротких дистанций бронебойными снарядами. Исход такой битвы заранее предрешен.

– Значит, танки должны перегнать к Русинке? – спросил Соколов. – А сейчас они все еще на заводе?

– Из-за того, что ваш Бабенко угнал и угробил готовый к бою танк, немцам придется еще пару дней готовить замену.

– Это плохой танк, – подсказал Шульц. – У него плохой двигатель, и он все время перестает работать. Я правильно объяснил?

– Подождите, подождите! – перебил всех Соколов. – Сейчас не это главное. Значит, экипажи в Русинке под охраной в лагере?

– Танки и экипажи подбирал оберст Зоммер, – снова подсказал немец. – Экипажи он держит, я не знаю где, но ваши товарищи говорят, что в Русинке.

– Слушайте, – Соколов от волнения сильно стиснул руки, – когда этот Зоммер разговаривал со мной, он предлагал перейти на службу в вермахт, обещал мне должность командира роты, звание и деньги. Речь не шла о кино. Я думаю, что никто бы не согласился на это, ни один танкист. Бой – это гибель. В горящем танке экипажи выживают редко, а здесь их будут подбивать с близкой дистанции. Нет, Зоммер должен был всех агитировать на что-то другое. Любой танкист скажет, что лучше встать у стенки, чем гореть заживо в танке. Сражаться за Родину и гореть – это одно, а ради кино… Я уверен, что танкисты в том лагере – люди, согласившиеся служить немцам для вида, а сами они только и ждут, когда получат боевые машины, чтобы вырваться из плена. Они нам помогут.