людей, которые составляли основу державы, и обеспечивали ее борьбу»[160]. В данном случае этот тезис должен был объяснить, почему так долго, с такими большими жертвами и с таким упорством шла малоперспективная Ливонская война. Но про «изумительный человеческий материал» Виппер писал еще в первые постреволюционные годы, а затем в эмиграции, не забывая сокрушаться по поводу того, в чьих руках этот «материал» оказался (имелись в виду «пришлые» большевики – «монархомахи»). Я не могу точно определить, чего здесь больше – политической лести или этнического высокомерия? Находясь в сталинском СССР, Виппер уже не считал, что «изумительным материалом» продолжает беспощадно распоряжаться один из бывших «монархомахов», да еще и «пришлый».

Затем автор набросал несколько тезисов о том, как ловко Грозный вынудил двоюродного брата Владимира Старицкого отдать его лучшие города, и о том, что бывшие верные соратники Ивана IV, участвовавшие в походах на Восток (Казань и Астрахань), не захотели участвовать в войнах на Западе. Князь же, Андрей Курбский, был не просто беглец, а давний соглядатай и «возможно предатель»[161].

Если в первом издании книги в центре внимания находилась внешняя политика царя, то теперь центр перемещался на опричнину: «Нельзя забывать, что опричнина была не только взрывом мести против действительных или мнимых изменников, не только жестом ужаса и отчаяния у царя, перед которым открылась вдруг бездна неверности со стороны лучших, казалось бы, слуг. Это была также военная реформа, вызванная испытаниями новой труднейшей войны». Запомним выражение историка о том, что опричнина была «жестом ужаса» царя. Так же она будет характеризоваться в произведениях Алексея Толстого и Сергея Эйзенштейна. Виппер был первичен. Когда москвитяне побеждали на Востоке, утверждал Виппер, то там они сталкивались с более отсталыми, чем они сами, народами, а на Западе Московское государство столкнулось с передовыми армиями. Войны на Западе выявили несовершенство общественного строя Москвы. Напомню, Виппер готовится к публичному докладу, который состоялся летом 1942 г., в то время когда немцы окружили Ленинград, стояли в сотне километров от Москвы, двигались на Кавказ и к Сталинграду. Он не боялся, что его слова могут истолковать как намек на современное состояние государства и армии. Впрочем, та точка зрения, что Россия исторически колебалась между отсталым Востоком и ушедшим вперед Западом, была широко распространена как в XIX, так и в ХХ вв., вплоть до времени борьбы с «космополитизмом» и низкопоклонством перед Западом.

Заключительный тезис гласил: «Надо дать себе ясный отчет в том, что означало это поражение во всей политической и жизненной карьере Грозного: он должен был допустить утрату драгоценнейшей области, из-за которой была почти четверть века война, которую считал достоянием своих предков, своей отчиной и дедчиной, в возвращении которых он видел залог будущего могущества своей державы. Кризис московской державы, обусловленный изменением международной обстановки, истощением сил Москвы, финансовых и военных, закрытием путей к Западу и вызванной этим затруднением отсталостью военной техники, совпадает и тесно сплетается с личной драмой Ивана Грозного, крушением его как личности. Его организм, когда-то могучий, казалось, полный неубывных сил, кипящей энергии, брызжущий разнообразием талантов, потрясенный страшными тревогами в жизни, все больше и больше разрушается, никнет и приходит в упадок. Губительный процесс идет быстрыми шагами»[162].

И наши, и иностранные источники единодушно сообщают о том, на что конкретно растрачивал свое могучее здоровье Грозный царь. Здесь я не стану их цитировать. Но нельзя не отметить отличный литературный стиль даже в предварительных тезисах, предназначенных для собственного пользования. В целом же в тезисах пока отражены положения и характеристики первого издания книги «Иван Грозный», хотя и на новый лад. Написаны они были, скорее всего, во время краткого пребывания в довоенной Москве между маем 1940 г. и июнем 1941 г. Это было время, когда Виппер обустраивался на новом месте, подключался к научной и педагогической деятельности и приступил к работе над переизданием давней книги. Нет документальных свидетельств того, как Виппер реагировал на дружественный пакт СССР – Германия и учитывал ли он его накануне реэмиграции и во время переработки книги. Могу только предположить, что он, совместно с Эйзенштейном и Толстым, должен был не только оправдать внешнеполитические притязания Ивана IV (а значит и Сталина), но и союзнические отношения с Германией. Первый шаг в этом направлении был сделан с помощью Эйзенштейна, поставившего на сцене Большого театра любимую оперу Гитлера «Тристан и Изольда» Рихарда Вагнера. Дальнейшие шаги в этом направлении зависели от того, как использовать и куда направить трактовку «записок» немцев – современников царя. Но с началом войны, резко менявшей политические ориентиры, менялась и концепция «государственного заказа». Возможно, все, что Виппер успел подготовить в краткий предвоенный период, он был вынужден уничтожить. Не случайно же научный архив историка несколько раз горел. Может быть, один из таких пожаров произошел сразу после внезапного начала войны и эвакуации Института истории и МГУ, а с ними и семьи историка в Ташкент. В любом случае далекие переезды, которые много раз предпринимали Випперы, действительно не способствовали сохранности научного наследия ученого.

2. От 1564 – к 1942 г. и обратно

Несмотря на трудности, связанные с эвакуацией и войной, научная и педагогическая деятельность столичных историков не прекращалась. Напротив, она, так же как и культурно-пропагандистская и иная, всячески поддерживалась и подстегивалась властью. К сожалению, осталось очень мало подлинных документов и заслуживающих доверия свидетельств о творческой деятельности историков в первые годы войны. В качестве одной из причин можно указать на судьбу архивного фонда Института истории Академии наук СССР (институт создан в 1936 г.) предвоенного и военного времени, который дошел до нас во фрагментарном состоянии[163]. Виной тому были не только трагические обстоятельства эпохи, но и странное отношение руководителей института и Архива АН СССР постхрущевского времени. Я очевидец того, как в самом конце шестидесятых – начале семидесятых годов прошлого века в процессе разделения института (на Институт истории СССР и Институт всеобщей истории) его архив подвергся частичному уничтожению. Это лишний раз иллюстрирует вредность дробления исторически сложившегося комплекса архивных документов, вызванного административными изменениями. Кроме того, в процессе разделения архива между институтами он был «почищен» (часть документов была отправлена в макулатуру). При этом не исключаю заинтересованность старшего поколения историков, участвовавших в идеологических кампаниях 30-50-х гг., в сознательном уничтожении части архива. Тем знаменательнее, что среди тех архивных документов Института истории, что дошли до нас, находится «Стенографический отчет» о научной сессии института (на 31 машинописной странице), посвящённый обсуждению темы: «Иван Грозный и его время»[164]. Сессия проходила в течение двух