Встав с кровати, он взял из моей руки карточку, подошел к двери и провел ею по незаметной полосе на краю двери — такой незаметной, что ее можно было найти, только если точно знаешь, где искать. Неожиданно на двери появился кодовый замок, похожий на домофон. Он быстро набрал код, и что-то щелкнуло внутри. Врач нажал на ручку. Дверь приоткрылась. Тут же ее захлопнув, врач вернулся ко мне.

— И как же я найду эти двери? — спросила я. — Я ни одной не видела. Как я узнаю, где выход?

— Все двери в общих помещениях ведут в коридоры. Там много дверей, которые ведут в раздевалки, комнаты отдыха персонала, чуланы и так далее. Вам не надо в них заходить. Надо только найти лестницу и спуститься по ней вниз. Вы не видели этих дверей, потому что не искали их. Не так ли? Вы не думали о побеге. Эта мысль даже не приходила вам в голову. Вы просто не были достаточно для этого мотивированы.

Я смутилась.

— Вы умеете читать мысли? — пробормотала я.

— Нет, я не умею читать мысли. Но я получил хорошее образование и знаю, какие психологические методы используются для контроля над «ненужными». Я знаю, как вас лишают стимула бежать. Но если вы найдете в себе силы и желание выжить, то найдете и двери тоже. Я знаю, это звучит странно, но именно так работает человеческая психика. Мы видим только то, что хотим видеть.

— А потом? Даже если я найду выход, что мне делать дальше? Без денег. Без дома. Без друзей. Где я смогу родить моего ребенка? Воспитать его?

— Этого я не знаю. Но вы что-нибудь придумаете. Если вы найдете в себе силы сбежать, то найдете и силы, чтобы выжить вам и вашему ребенку. Вы сильная, вы справитесь, я чувствую это.

Это я уже слышала раньше. Люди часто мне говорили, что я сильная, но я не воспринимала это как комплимент. Потому что знала: не бывает сильных людей. Все люди слабые. Одни просто более независимые, чем другие, но это не значит, что они сильнее.

Но сильная или нет, в руке я держала ключ, и в нем была моя сила.

Мы молчали. За окном стемнело. Комнату освещали только свет фонаря и белый снег. Но я могла различать лицо врача, на котором отчетливо выделялось родимое пятно.

— Код 9844, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы его запомнили, никому его не говорите и не записывайте. Никому не рассказывайте о нашем разговоре. Никогда. Что бы вы не решили. Где бы не оказались.

Я кивнула, показывая, что понимаю, и спокойно, без раздражения, сказала:

— Не знаю, что и ответить. Вы подвергаете себя огромному риску. Что если я потеряю карточку? Что, если я заболею и им придется раздеть меня? Найдя карточку, они сразу поймут, кто мне ее дал. И вам придется несладко.

— Вот почему я прошу вас проявлять осторожность. Ради меня и ради вас самой. Заучите код наизусть. Никогда не доставайте карточку перед камерами. Никогда никому ее не показывайте. Действуйте незаметно и осторожно. Если ее все равно обнаружат, ну что ж, такова судьба.

Я сунула карточку в карман брюк.

— 9844? — спросила я.

— Да, — улыбнулся врач. — Если забудете код…

— Не забуду.

— Хорошо, — ответил он. — Идите домой и отдыхайте. И… примите мои соболезнования.

Последние слова он сказал совершенно искренне — по крайней мере, так прозвучало.

Мы вместе вышли в комнату отдыха. Искусственное освещение резало глаза. Голова раскалывалась, глаза слезились. Полуослепшая, я поблагодарила врача за беседу и покинула операционное отделение. Я вернулась домой на лифте. Войдя в квартиру, рухнула на кровать, прижала колени к груди, обхватила их руками и крепко зажмурилась.

Я проснулась от холода и обнаружила, что вся дрожу.

В комнате было темно. Часы на тумбочке показывали 02.18. Я встала и потрогала батарею. Она была теплая, даже горячая. Я проверила термометр на стене — двадцать четыре градуса. К температуре воздуха мое состояние никакого отношения не имело.

«Наверно, это запоздалый шок», — подумала я, поразившись тому, как устроен человеческий мозг. Человек способен сжимать зубы и сдерживаться, в то же время зная, что шок рано или поздно все равно наступит, а когда он наступает, у человека еще есть силы поражаться тому, как удивительно устроен человеческий мозг.

Я заснула прямо в одежде. Теперь же прямо на нее надела халат и туго затянула пояс. Но этого было мало: я все равно ужасно мерзла.

Дрожа всем телом, я поставила стул перед шкафом, взобралась на него и вытащила с верхней полки мою зимнюю куртку, надела и накинула на голову капюшон. Потом приготовила себе чай с молоком и медом. Забравшись с кружкой на диван, я накинула на ноги плед и отхлебнула горячего, пахнущего бергамотом и молоком напитка, обжегшего мне язык. В экране выключенного телевизора я видела свое отражение — расплывчатое, мутно-зеленое. Я была похожа на эскисмоса.

В ту ночь мне больше не удалось заснуть. Это было словно ночное бдение над телом усопшего. Вот только тела не было. Я ни о чем не могла думать: ни о Юханнесе, ни о нашем ребенке в моем животе, ни о ключе в моем кармане. Я просто сидела там и пила чай. А допив чай, продолжала сидеть с пустой кружкой в руках.

Постепенно в комнате стало светать. Часы показали шесть, потом семь, восемь, девять. Вскоре в дверь требовательно постучали. Я вздрогнула, оглянулась вокруг. «Что, черт возьми, он творит?» — подумала я.

— Юханнес, в чем дело? — спросила я, но ответом мне был громкий, режущий слух стук в дверь. Я поняла, что звук идет оттуда, и вспомнила, что одна в квартире, что Юханнеса нет и что все это время я была в каком-то трансе, не осознавая, кто я и где нахожусь. Я знала, что это невозможно, но все равно какая-то часть моего затуманенного сознания решила, что это пришел Юханнес. Я встряхнула головой, прогоняя эту запретную мысль, и попыталась подняться, но тело отказывалось меня слушаться, руки и ноги словно налились свинцом. Неуклюже плюхнувшись обратно на диван, я снова попыталась встать. В дверь заколотили. С трудом поднявшись на ноги, я вцепилась в спинку дивана, чувствуя, как меня шатает. Перед глазами мелькали черные точки, и мне пришлось зажмуриться. А в дверь продолжили колотить. Шесть, семь, восемь раз. Грубо, нетерпеливо.

— Иду! — крикнула я, выпрямилась и онемевшими пальцами стянула пуховик.

За дверью стояла Петра Рунхеде. Она посмотрела мне прямо в глаза и нарочито вежливым голосом спросила:

— Можно мне войти?

И в тот же момент одновременно случились три вещи. Первая: я сделала шаг в сторону, освобождая Петре дорогу. Вторая: в ту минуту, как я делала этот шаг в сторону, я словно очнулась от транса, вышла из долгого забытья, и первое, что я почувствовала, это жгучую ненависть к этой лживой и жестокой женщине со всеми ее лицемерным сочувствием и притворной вежливостью. И в ту же секунду, как я отступила в сторону и почувствовала жгучую ненависть, меня затошнило.