Тут и там возникали фигуры людей, еще неясные, похожие на тени в пыльном воздухе. Встал Давид, за ним – Нахт, Пауах, Хоремджет и Муссаваса. Хайло жадными глотками пил воду, захлебывался, кашлял. Иапет смочил тряпицу, вытер ему лицо.

– Братец… век не забуду… спас, мать твою…

– На кой ты мне сдался, – буркнул ливиец. – Пулемет твой не хочу тащить.

Показалось солнце. Оно стояло еще высоко, и я с удивлением понял, что буря длилась не вечность, не день и даже не половину дня. Эта новость была приятной – до вечера люди отдохнут и приготовятся к ночному маршу.

Послышались голоса. Кто молился, кто окликал товарища, кто проклинал песок, въевшийся в кожу, кто просил воды. Тутанхамон звал тех, кому необходима помощь, Рени пел боевые гимны, а Левкипп подпевал ему на греческом, Шилкани поил ослов и уговаривал их подняться. Прошло недолгое время, и зычный глас Кенамуна раскатился над нашим убежищем:

– О Амон, великий, лучезарный! Целуем прах под твоими стопами и опускаем глаза, дабы не оскорбить тебя случайным взором! Ты наш спаситель, опора сердец, рука, что ведет сквозь мрак ночной и тьму несчастий, ты упование наше, даритель жизни, наш сияющий владыка! Прими благодарность детей своих и не оставь нас в будущие дни, одари своими милостями, укажи путь, что уготован нам судьбой, пошли победу над врагами. Что пошлешь, то мы примем, ибо нет другой воли, кроме твоей, нет другой силы и нет власти, что могла бы спорить с твоим величием. И мы, покорные дети твои…

Воистину этот Кенамун был красноречивее самого Хунанупу![46]Но я ему не мешал, так как уместно сказанное слово поднимает боевой дух не хуже кружки пива и хлеба с чесноком. Когда речи ваятеля завершились и все мои солдаты благополучно вылезли из песка, я велел Хоремджету произвести перекличку, дать время для отдыха, пока солнце не опустится на локоть, а потом чистить оружие и амуницию. Хайло, самый уязвимый среди нас, уже очухался, вытащил из-за пазухи попугая, встряхнул его и посадил на плечо. Птица покачалась туда-сюда, раскрыла клюв и выкрикнула:

– Вперред, брратва! Ассирр трруп, трруп!

Муссаваса полез на скалу, спустился и доложил, что – хвала матери Исиде! – небо на севере чистое и пыль, хоть медленно, однако оседает. Знаменосцы проверили своих людей – никто не пострадал, но оружие, хоть его укрывали под мешками и телами, нуждалось в чистке. Шилкани скормил ослам по горсти фиников и заставил их подняться. Ноша животных полегчала – во время бури и после нее мы опустошили фляги и половину водного запаса в бурдюках. Но воды еще хватит, чтобы дойти до Темеху. В наших обстоятельствах вода была важнее амуниции и патронов, оружия и сапог, важнее, чем пища и Тутанхамонов сундучок с лекарствами. Как всякий командир, воевавший в пустыне, я знал, что здесь побеждает не самый храбрый, не лучше вооруженный, не более решительный, а тот, у кого достаточно воды.

Между вечером и ночью есть время, когда жара спадает, холод еще не наступил, и от песков струится приятное тепло. Этот промежуток я отвел для сна и трапезы. Буря – тяжкое испытание, и люди нуждались в восстановлении сил. В конце концов, не так уж важно, доберемся ли мы в Темеху через день или два; главное – дойти живыми. Впрочем, не только живыми, но и готовыми к схватке – я помнил про ассиров и знал, что буря не убила всех. Возможно, не задела какие-то отряды – ведь их не меньше двадцати… Амон и так явил нам изрядную милость, требовать большего – нахальство, и лучше полагаться на самих себя.

Мы собрались в дорогу, когда ночная свежесть стала превращаться в холод. Мы были сыты и бодры, и в наших флягах плескалась вода. Мы шли на север под светом звезд и луны.

Мы двигались на север вдоль линии скал. Муссаваса не вернулся к нашему прежнему маршруту, сказав, что если боги привели нас в это место, значит, им виднее. Он давно здесь не охотился, но помнил, что севернее скалистая гряда понижается и переходит в невысокое плоскогорье, засыпанное щебнем и песком. Оно изгибалось, словно полумесяц, и его восточный край находился в половине сехена от Темеху. В древности у плоскогорья велись разработки, добывали камень или что-то еще, и эти шурфы служили продолжением естественных пещер, называвшихся у ливийцев Ифорас. В тот подземный лабиринт наш проводник не совался, ибо страусы в нем не водились, зато хватало скорпионов и ядовитых змей. Однако Ифорас служил ему ориентиром: пойдешь на восток, попадешь в Темеху, а если шагать на запад, то, перевалив плоскогорье, окажешься в низине с соленым озером и довольно обильной, по местным меркам, растительностью. Там водились пустынные газели и львы, и там Муссаваса свершил свои подвиги, прикончив копьем и стрелами трех грозных хищников. Было ли это правдой или пустым хвастовством, ведомо лишь Амону.

Мы удалились от скал на тысячу шагов, но не теряли из вида их вершины, озаренные лунным светом. Оказалось, что здесь идти полегче – почва плотнее, песок перемешан с камнями, и склоны барханов не круты, а пологи. Промчавшаяся буря слизнула след ассиров, если он тут был, и, сколько видел глаз, перед нами простиралась песчаная поверхность без всяких знаков чужого присутствия. Впрочем, осторожность не мешает, решил я и выслал патрули на запад и восток. Чувствуешь себя спокойнее, когда прикрыты фланги, особенно на марше ночью.

Военачальник обязан остерегаться. К боязни это не имеет отношения, предусмотрительность – не страх. Это я давно усвоил, еще лет шестнадцать назад, во время первой обороны Тира. Из всех городов Финикии Тир наиболее уязвим – север этой провинции прикрыт горами, юг – рекой Иордан, а к Тиру можно выйти в верхнем ее течении, где речной поток мелеет. И оттого неудивительно, что ассиры рвутся к этому городу, желая получить крепкую базу на побережье. Когда-то Тир стоял на острове, но еще в далеком прошлом, в эпоху македонского нашествия, пролив засыпали, чтобы подвезти стенобитные орудия. И хотя город тогда пал и был разграблен, в дальнейшем насыпной грунт явился для него залогом процветания. Островок крохотный, семьсот шагов в поперечнике, и в древнем Тире было тесно, как в кроличьей норе. Теперь площадь его удвоилась за счет перешейка, и в гаванях есть место для торговых кораблей и боевых трирем. Так что когда подошли ассирийцы, снабжение по морю не прервалось, а корабельные пушки калибром восемь теб[47]били прямиком по их позициям.

Но с суши нас крепко обложили, от речного устья почти до самой Экдипы.[48]Блокада была плотная, крыса не проскочит, и этот прибрежный участок в сводках Дома Войны упоминался как Малая Земля. Я служил тогда в чезете Гнев Амона; сидели мы в окопах на перешейке перед Тиром и видели большую землю лишь в дальнозорную трубу – и то за колючей проволокой да за ассирскими касками. В ту пору навещали нас высокие чины, дабы поднять боевой дух солдат и отметиться на фронте. Был среди них один генерал от инфантерии, как и Памфилий, из спартанцев, и имя носил знаменитое – Леонид. Отчаянной храбрости вояка! Высаживался с крейсера на берег в сотне шагов от ассирских позиций и шел к окопам в полный рост: на плечах – шитые золотом скарабеи, грудь сверкает бляхами, и среди них не только наши «Тутмосы» и «Рамсесы», но даже римские награды с золочеными орлами. Я, в ту пору знаменосец, его прикрывал со своей чередой, и били мы из пулеметов так, что ассиры валялись в своих траншеях кверху задом.