– Только пулеметы. Другого оружия у нас достаточно. Левкипп, – я коснулся плеча афинянина, – ты обыщешь скалы. Кто-то мог уснуть под ними или забраться в расселину. Если найдешь такого счастливца, не убивай, веди ко мне.

– Слушаю твой зов, семер!

Перешагивая через трупы, сзывая по дороге своих солдат, Левкипп бросился к скалам. Я отправил именно его на поиски – он был помягче других моих знаменосцев. Любой выполнил бы приказ, и все же уверенности, что Мерира или Пианхи доставят пленника живым, у меня не имелось. Для Рени это тоже стало бы тяжким испытанием.

Мои бойцы разбрелись среди покойников, заглядывали в их мешки и фляги, снимали подсумки с патронами, длинные боевые ножи, прочные ремни. Кому-то приглянулись башмаки, кто-то тащил из-за пояса ассира кошель с серебром, снимал с подвески гранаты. Солнце всплыло над гребнем бархана, и вместе с ним появились Тутанхамон и гнавший ослов Муссаваса. Я осмотрел пулеметы, убедился, что они в исправности, и велел погрузить их на наших животных.

Приблизился Хоремджет, вытянул руку.

– Там лежит их офицер. Желаешь взглянуть, чезу?

Офицеру было лет тридцать пять. Возможно, меньше; густые бороды мешают определять возраст ассиров. Я порылся в его сумке, вытащил сверток с картами. На той, где изображалась местность к западу от Хапи, были помечены четыре оазиса, и за Нефером стоял красный кружок – несомненно, ложная гробница. От кружка на север и северо-запад веером расходились стрелки, обозначавшие маршруты ассирских отрядов. Уничтоженный нами был самым восточным и шел в район Темеху, поддерживая связь с другими группами – рядом с офицером валялся ушебти, разбитый пулеметной очередью.

– Штурмхерц, – произнес Хоремджет, изучив нашивки на тунике убитого. – Большой чин, семер!

Я кивнул. У Собак Саргона свои звания, отличные от званий в полевых войсках. Штурмхерц соответствует чезу, но командовал этот штурм небольшим отрядом – значит, операция была особой важности.

– Ассир, атаковавший каменоломню, носил знаки штыкхерца, – напомнил мой помощник.

– У него было пятьдесят бойцов, а у этого – больше двухсот, – заметил я. – Если поищем, найдем среди трупов четырех штыкхерцев. Но стоит ли искать?

– Не стоит, – согласился Хоремджет, взглянул на развороченный пулями ушебти, а потом – на солнце. – Утро, семер. Утром они, наверное, связывались с другими отрядами, с теми, что идут западнее…

– Думаю, ты прав. Нельзя здесь задерживаться. Где Левкипп? – Я повернулся к скалам. – Пошли кого-нибудь за ним. Пусть возвращается.

Но Левкипп уже появился, вместе со своей командой. Они вели тощего человечка, который выглядел очень странно: низкорослый, без бороды, только с редкой щетиной на щеках, с носом скорее плоским, чем горбатым, в тунике СС с крылатым быком, казавшейся слишком большой для него, и в сапогах не по размеру. Мешка у него не было, зато он прижимал к груди полупустую сумку.

– Найден в расселине, чезу, – доложил Левкипп, кивая на пленника. – Других нет. Он не сопротивлялся и не имел оружия. Никакого, даже ножа.

Человек уставился на меня. Выглядел он измученным, губы пересохли, кожа обвисла, но страха в его глазах я не заметил. Так смотрит кролик на змею, зачарованный ее смертельным танцем.

– Ассир? Ты ассир? – спросил я, не очень надеясь, что он поймет мою речь и ответит.

Он заговорил. Мало того, что по-нашему – с изысканным фиванским акцентом.

– Я не ассириец, достойный чезу, я шумер из Вавилона. Клянусь в том воротами Иштар![49]

Обычно всех горбоносых и бородатых мы зовем ассирами, но сами они именуют себя по-разному, ассирийцами, урарту, мидийцами или персами. А этот не был ни бородат, ни горбонос.

– И кто же ты, шумер из Вавилона?

– Штыкхерц Гимиль-Нинурта, шуррукин корпуса СС.

Шуррукин? Слово было мне непонятным. Я поглядел на Хоремджета и Левкиппа, но оба покачали головами.

– Ты военный переводчик?

– Не только. Шуррукин – эксперт по языкам, верованиям, обычаям определенной страны. Я… – он замялся, – я египтолог. Учился в фиванском храме Амона и могу читать в подлиннике вашу Книгу Мертвых.

Надо же, египтолог! Греки называют Та-Кем Айгюптосом, а хетты, ассиры, римляне, вавилоняне сократили это название до Египта. Временами я думаю: был бы этот Египет совсем другой страной, не имеющей к нам отношения, не было бы неприятностей с ассирами… Хотя вряд ли.

– Значит, египтолог, шуррукин, знаток обычаев… – произнес я, разглядывая Гимиль-Нинурту. – Кем же ты был в своем Вавилоне, парень?

– Наставником в Вавилонской Академии, отдел стран юго-запада.

Это мне ничего не говорило, но Левкипп понял.

– Он, семер, ученый человек. Наставлял молодежь в языках, науках и искусствах. Вроде ваших жрецов.

– Почтенное занятие. Как же ты докатился до этой туники и этого быка? – Я ткнул его в грудь, где на черной ткани блестело крылатое чудище.

– Призвали в армию, определили в месопотапо, – прохрипел Гимиль-Нинурта, выронил сумку и начал оседать в руках подхватившего его Левкиппа.

– Дайте ему воды, – приказал я, и когда вавилонянин напился, произнес: – Милостив твой бог, Гимиль-Нинурта. Ты лег спать под скалой, и потому жив.

– При чем тут бог? Это все Тиглатпаласар… – Пленник скосил глаза на мертвого штурмхерца. – Он и все остальные… Высшая раса! Слишком брезгливы, чтобы лечь рядом с шумером, разделить с ним воду и еду, укрыть от злого ветра… А ветер вчера был такой, что печень моя высохла, и лапы Сета разодрали мне горло!

– Но раз ты не умер ни вчера и ни сегодня, то пойдешь с нами, – сказал я. – Мне нужно тебя допросить. Говори правду, Гимиль-Нинурта, ибо жизнь твоя – на острие моего кинжала.

Он ответил как настоящий сын Та-Кем:

– Если я солгу, пусть отрежут мне нос и уши и отправят в Куш, на рудники за Пятым порогом.

* * *

Оставив позади пески, усеянные мертвыми телами, мы двинулись на север. Муссаваса торопился, понимая, что солнце уже стоит высоко и в скором времени зной сделается нестерпимым. Я велел ему умерить шаг. Люди мои устали после ночного перехода, и напряжение схватки, пусть обошедшейся без потерь, все же сказывалось; вряд ли в этот день мы доберемся до Темеху. Я смирился с этим. Я не хотел изнурять солдат бессмысленным маршем по жаре – тем более что рядом находились скалы с благодатной тенью. В полдень она будет короче куриного клюва, но до той поры можно поесть и выспаться. Человек, повоевавший с мое, знает, что не «сенеб» и меч главное оружие солдата, а еда и крепкий сон. У того, кто лег с набитым брюхом, рука в сражении не дрогнет.