Что до Иоахима, то монах сказал только, что бедные и бездомные люди нуждаются в Слове Божьем больше, чем кто бы то ни было. Когда Дитрих ответил, что прокаженные больше нуждаются в лечении, нежели в проповеди, Иоахим рассмеялся.

* * *

Когда Макс и Хильда отправились в лазаретто на день св. Евстахия,[97]Дитрих сказался слишком слабым и остался долечиваться в рефектории[98]пастората, где Терезия накормила его овсяной кашей. Сама она села застал напротив него и принялась вязать. Помимо каши, он отведал отваренную грудку рябчика, натертую шалфеем, приправленную хлебом и небольшим количеством вина. Несмотря на все это мясо оказалось жестким, и каждый раз, впиваясь в него зубами, он испытывал боль, ибо челюсть припухла, а один зуб сбоку шатался.

— Настойка, сделанная на гвоздике, помогла бы зубу, — сказала Терезия, — не будь гвоздика так дорога.

— Как приятно слышать о лекарстве, которого не достать, — пробормотал Дитрих.

— Время должно стать лекарем, — ответила она. — А до той поры — только каши и супы.

— Да, «о, доктор Тротула».[99]

Терезия оставила без внимания его сарказм:

— Моих трав и костоправства для меня достаточно.

— И твоего кровопускания, — напомнил Дитрих. Она улыбнулась:

— Иногда кровь необходимо пустить на свободу. — Когда Дитрих выразительно посмотрел на нее, добавила: — Это вопрос баланса «соков» в организме.

Дитрих не мог проникнуть в подтекст ее высказывания. Задумывала ли она отмщение крэнкам? Кровь за кровь? Берегись гнева кротких и мирных, ибо он тлеет еще долго после того, как пламя погаснет.

Он откусил еще кусок рябчика и схватился за щеку:

— У крэнков тяжелая рука.

— Вы должны поставить припарку, это поможет от ушиба. Они ужасные люди, эти ваши крэнки, что обошлись так с вами, дорогой отец. — Слова тронули его сердце. — Они заблудились и напуганы. Такие люди часто срываются. — Вязание замерло в руках Терезии. — Я думаю, что брат Иоахим прав. Я думаю, им нужен другой род помощи, чем та, которую вы — и жена мельника — оказывали им.

— Если я смог простить их, сможешь и ты.

— Значит, вы простили им?

— Ну разумеется.

Терезия отложила вязание на колени:

— Это не так естественно — простить. Естественно отомстить. Ударь дворнягу, и она укусит. Расшевели осиное гнездо, и осы тебя ужалят. Вот зачем был нужен наш благословенный Господь — чтобы научить нас прощать. Если вы простили этих людей, почему же не вернулись, как солдат и жена мельника?

Дитрих отложил в сторону недоеденную грудку. Буридан доказывал, что не может быть действия на расстоянии, а прощение было действием. Так может ли тогда прощение быть на расстоянии? Хороший вопрос. Как он сподобится заставить крэнков отбыть восвояси, если не придет к ним? Но жестокость крэнков пугала его.

— Надо еще несколько дней отдохнуть, — сказал он, откладывая принятие решения. — Сходи, принеси сладких пирожков с огня, и я почитаю тебе из De usu partium.[100]

Его приемная дочь просияла.

— Я так люблю слушать, как вы читаете, особенно книги по врачеванию.

* * *

На праздник явления Богородицы Дитрих приковылял на поля, чтобы присутствовать при пахоте десятинных земель, которые он сдавал в аренду Феликсу, Гервигу Одноглазому и другим. Началась вторая пахота, и мычание волов да ржание лошадей смешивались со звоном упряжи и ваги, руганью пахарей, ударами мотыг о комья земли. Гервиг разрыхлил поле в апреле и теперь пахал более глубоко. Дитрих коротко поговорил с людьми и остался доволен их трудом.

Он заприметил Труду Мецгер за плугом на соседней пашне. Ее старший сын Мельхиор тянул на поводу вола, тогда как младший, совсем малец, размахивал мотыгой с себя ростом. Гервиг, поворачивая упряжку в сторону непаханого конца поля, изрек мудрость в том духе, что пахать — это занятие для мужчин.

— Опасно такому маленькому мальчику тянуть вола, — сказал Дитрих своему арендатору. — Именно так задавило ее мужа.

Раскат отдаленного грома эхом разнесся с вершины Катеринаберга, и Дитрих взглянул в безоблачное небо. Гервиг сплюнул в грязь.

— Гроза, — сказал он. — Хотя я и не чуял дождя. Но Мецгера задавила лошадь, а не вол. Жадный дурак слишком долго натруждал животное. И по воскресеньям тоже, хотя мне и не следует говорить плохое о покойнике. Возьми вот вола, он тянет медленно, а лошади может взбрести в голову и взбрыкнуть. Вот почему я запрягаю волов. Хэй, Жакоп! Хейсо! Тяни!

Жена Гервига подстегнула Хейсо, головного в упряжке, и та сдвинулась с места. Плуг отбрасывал в стороны жирную, тяжелую глину, образуя гряды по обе стороны борозды.

— Я бы помог ей, — сказал Гервиг, кивнув в сторону Труды. — Да только язык у нее не легче, чем был у мужа. А мне еще пахать и собственный манс, после того как я закончу с вашим, пастор.

Это было вежливым приглашением уйти; поэтому Дитрих перешел через межу на землю Труды, где ее сын все еще пытался повернуть упряжку. Каждый раз, когда вол дергался с места, Дитрих боялся, что парень будет раздавлен под его копытами. Младший же сел на гребень борозды и ревел от усталости, выронив мотыгу из онемевших и кровоточащих пальцев. Труда тем временем нахлестывала вола плетью, а сына — словами.

— Тяни его за нос, ленивое отродье! — кричала она. — Влево, болван, влево! — Увидев Дитриха, она обратила свое перепачканное грязью лицо к нему: — А вы что здесь делаете, пастор? Хотите дать еще несколько бесполезных советов, как старый Одноглазый?

Мецгер был хмурым человеком, склонным к выпивке и крайностям, хотя и хорошим пахарем. Труда не могла похвалиться такой, как у него, ловкостью в обращении с плугом, но унаследовала изрядную долю его угрюмости.

— У меня пфенниг для тебя, — сказал Дитрих, копаясь в заплечном мешке. — Ты можешь нанять батрака для работы за плугом вместо себя.

Труда стащила с головы чепец и провела рукой по рыжим бровям, оставив грязный след.

— А почему я должна делиться своим богатством с каким-то безземельным?

Дитрих поразился, как быстро его пфенниг стал ее богатством.