Однако наравне с этим прочтением возможно и иное, как бы расположенное по другую сторону сказанного, а именно: речь Лужина – это отражение той реальности, которую он воспринимает через призму языка. Наблюдение восходит к Людвигу Витгенштейну, утверждавшему в своем «Логико-философском трактате», написанном за восемь лет до романа Набокова, что «границы моего мира означают границы моего языка». Трактовка возвращает нас к аутизму с его редуцированным, выборочным и фрагментарным восприятием и смазанной, неточной, как сквозь туманное стекло, регистрацией окружающего мира: «…мутна была жизнь вокруг него (Лужина. – Н.Б.); он «смутно увидел ее (невесту. – Н.Б.) в розовом платье». Образ мутного, непрозрачного стекла, сквозь которое герой смотрит на окружающий мир, многократно возникает в романе.

По наблюдению Блейлера, у больных с аутистическим мышлением наблюдается снижение уровня смысловой определенности слов, заметно их неадекватное и странное использование. У Лужина это проявляется в странной стилистической смеси письменной и устной речи, отмеченной резкой сменой экспрессивной окраски.

Фраза героя включает несколько фрагментарных высказываний разного эмоционально-психологического содержания и разной модальности: от приказа до мольбы. Возьмем сцену предложения руки и сердца, которое он делает девушке в санатории: «Итак, продолжая вышесказанное, должен вам объявить, что вы будете моей супругой, умоляю согласиться на это, абсолютно было невозможно уехать, теперь будет все иначе и превосходно».

В тексте много примеров речи героя, определяемых психиатрами как отражение формального мышления, характерного для более проявленных форм аутизма. Так, будущая жена Лужина задает ему пустой светский вопрос, давно ли он играет в шахматы. «Он ничего не ответил, отвернулся, и она так смутилась, что стала быстро перечислять все метеорологические приметы вчерашнего, сегодняшнего, завтрашнего дня… Он вдруг повернул к ней лицо и сказал: “Восемнадцать лет, три месяца и четыре дня”».

Другой пример буквального ответа – сцена разговора героя с матерью невесты.

«Она:

– Скажите, ведь вы развратник, развратник?

– Нет, мадам…

– Мне придется навести справки… не больны ли вы какой-нибудь такой болезнью.

– Одышка, – сказал Лужин, – и еще маленький ревматизм.

– Я не про то говорю, – сухо перебила она…

– А в прошлом году был геморрой, – скучно сказал Лужин».

Диалог отражает его абсолютную неспособность догадаться о предполагаемом, но не озвученном смысле высказывания. Аутистическое мышление воспринимает слово в буквальном значении. Рецепция аутиста абсолютно бесхитростна и искренна. Его сознание не в состоянии домысливать скрытые мотивации поступков и слов. Поэтому Лужин видит людей такими, какими те хотят себя показать, то есть некую обманчивую поверхность человеческой личности. Знакомясь с матерью невесты, довольно банальной дамой из нуворишей, он говорит о ней: «Дама большого света, это сразу видно». Набоков изображает реакции своего героя согласно особенностям аутистического восприятия, описанным медицинской наукой. Такой человек регистрирует только видимый, очевидный смысл действия, только уровень означающих, которые принимаются им за означаемые. Иначе говоря, его мир подобен двумерной картинке, имеющей единственное смысловое прочтение. Эта модель аутистического сознания заимствуется Набоковым для организации структуры романа. (Об этом см. ниже.)

Образ Лужина строится по блейлеровской модели: селективно-организующими реальный мир героя выступают два чувства – страха и удовольствия. То, что внушает страх, резко отвергается им, то, что доставляет удовольствие, принимается.

Внешний мир для аутиста загадочен и враждебен. Главная причина аутистической реакции испуга – неразличение. И это художественно точно воспроизводится писателем в романе. К внешнему враждебному окружению герой относит живые лица и предметы, родителей и случайных людей. Их непрочитываемость, неузнаваемость внушает ему страх. Лужин-ребенок дичится родителей: «Сын сидел на передней скамеечке, закутанный в бурый лоден, в матросской шапке, надетой криво, но которую никто на свете сейчас не посмел бы поправить…»

Взрослый Лужин с отвращением думает об отце как о чужом: «[…] этот веселенький на вид старик в вязаном жилете, неловко хлопавший его по плечу, был ему невыносим […]».

Лужин-мальчик боится товарищей по школе, Лужин-взрослый в ужасе бежит от встреченного им на эмигрантском балу одноклассника.

Набоков с точностью воспроизводит характерный синдром аутизма – сверхчувствительность, проявляющуюся в непереносимости взгляда, голоса, прикосновения другого, во вспышках неожиданного гнева, маскирующих беспокойство и страх таких людей.

«Лужин-старший […] прислушивался к монологу в соседней столовой, к голосу жены, уговаривающей тишину выпить какао. “Страшная тишина, – думал Лужин-старший. – Он нездоров, у него какая-то тяжелая душевная болезнь […] пожалуй, не следовало отдавать в школу”. […]

“Съешь хоть кекса”, – горестно продолжал голос за стеной, – и опять тишина. Но изредка происходило ужасное: вдруг, ни с того ни с сего, раздавался другой голос, визжащий и хриплый, и, как от ураганного ветра, хлопала дверь».

«Если реалистическое мышление, – пишет Юнг, – создает новые приспособления, имитирует действительность и пытается видоизменить ее, то интроверсивное (т. е. обращенное в себя, замкнутое во внутреннем мире личности мышление, которое и является, по Юнгу, симптомом аутизма) – наоборот, уходит от действительности, освобождает субъективные желания и совершенно непродуктивно в смысле приспособления к реальной жизни»[169]. Страх Лужина перед внешним миром способствует развитию и расширению его воображаемого мира, который кажется герою понятным, гармоничным, подчиненным его воле: «…и с гордостью Лужин замечал, как легко ему в этой жизни (в шахматной. – Н.Б.) властвовать, как все в ней слушается его воли и покорно его замыслам».

Перемещение героя из одного мира в другой составляет интригу произведения. Оно прочитывается как минимум на двух уровнях: экзистенционально-метафизическом, где понимается как насильственное вытеснение из рая в жизнь. Под раем подразумевается дошкольное детство героя, протекавшее в эмоционально защищенном, изолированном пространстве дома. Собственно, роман и начинается с выталкивания мальчика из рая. Сигналом к этому служит фраза отца о том, что «с понедельника он будет Лужиным». Фамилия – общественное имя, связано с отправкой мальчика во внешний мир, в школу. Рай в сознании Лужина олицетворяется с понятием дома.

Герой постоянно стремится вернуться в рай, вернуться домой. После партии с Турати: «“Идите домой”, – вкрадчиво шепнул другой голос… Лужин улыбался. “Домой, – сказал он тихо. – Вот, значит, где ключ комбинации”». Другой пример: герой приходит в себя в санатории для душевнобольных, он думает: «По-видимому, я попал домой». Многократное воспроизведение образа дома включает не только смысл тоски по утраченному раю детства, но и служит отсылкой к «Медному всаднику» А. Пушкина, где категория дома и бездомности связана с безумием героя, в котором, в частности, происходит оживление статуи (ср. в романе – шахматных фигур).