Наши представления о традиции и современности привели к тому, что мы оцениваем все по шкале, на одном конце которой находится традиционный мир, а на другом современный. Однако существует иная система координат: в ней целостный/самобытный/искренний мир противостоит многокомпонентной/неустойчивой/запутанной реальности, какой ее видели наши мыслители.

Китайская философия, о которой мы говорили на страницах этой книги, может освободить нас от ограничений общепринятого, а также от предубеждений по поводу того, кто мы такие и в каком мире живем. Вместо того чтобы видеть в цельности, непосредственности и самобытности признаки прогресса, мы можем понять, насколько эти идеалы сковывали нас. Если не разобраться со сложностью и многокомпонентностью, мы никогда не сдвинемся с мертвой точки. Только шагнув навстречу свежим – хоть и непростым – идеям, мы вырвемся за пределы традиционного мира и станем по-настоящему свободными.

Как мы стали традиционными

Почему мы только теперь обратились к этим идеям?

Мы знаем об Осевом времени – периоде, когда, порвав с аристократическим прошлым, население Евразии увлеклось религиозными и политическими экспериментами. Но потом, если не на всем континенте, то в некоторых его регионах, эксперименты прекратились.

В западной части Евразии с падением Римской империи Европа вернулась под управление аристократических кланов. Столетия спустя люди оглядывались на тот период и называли его традиционным, то есть таким, при котором социальный статус и политический вес определялся исключительно семьей, в которой рождался человек. В девятнадцатом веке с этой системой наследственной передачи власти покончили.

Но до тех пор мир оставался политически раздробленным. У аристократов были территории, на которых они пользовались всей полнотой власти. Устанавливая на подконтрольных землях правила и порядки, такие правители действовали по своему усмотрению, без оглядки на соседей. В отсутствие верховной власти, способной ввести обязательные для всех законы, никто не связывал эти территории дорогами или другой инфраструктурой. Социальной мобильности не было, торговля без путей сообщения тоже развиваться не могла.

Понадобилось больше тысячи лет, чтобы пробились первые ростки так называемого Нового времени: протестантизм с его вниманием к личности, развитие городской инфраструктуры, рыночная экономика и в конечном итоге средний класс, которому предстояло вступить в борьбу за политическую власть.

***

Все, о чем мы говорили, оказало огромное влияние не только на развитие Европы, но и на то, какое мнение сложилось у нас о Китае.

В Европе отход от иерархического строя, опирающегося на право рождения, был временным, и после падения Римской империи аристократическая система быстро восстановилась. Но в других частях света с традиционным прошлым попрощались на более долгий срок.

В эпоху зарождения китайских империй первая сильная династия Хань выстроила эффективную административно-территориальную структуру и с помощью закона и чиновников боролась против наследной власти аристократии. И даже после падения династии Хань в третьем веке н. э. империи, пришедшие ей на смену, тоже способствовали развитию государственного аппарата и тем самым процветанию страны.

Например, в начале седьмого века, когда Северо-Западная Европа еще была разбита на мелкие феодальные анклавы, в Китае огромные территории объединила новая империя – Тан. Наладив эффективную бюрократическо-правовую систему управления, Тан построила богатое, яркое, космополитическое государство, в столице которого можно было увидеть товары со всей Евразии и людей разных рас и веры.

К двенадцатому-тринадцатому векам управляющие бюрократические структуры Китая стали поистине меритократическими институтами: ни один влиятельный пост, кроме императорского, нельзя было получить без образования и успешной сдачи экзаменов.

Экзаменаторы не оценивали природные таланты кандидата и не проверяли, какие умения и навыки он способен продемонстрировать. Вместо этого ему задавали вопросы о ситуациях, с которыми может столкнуться любой чиновник: предлагали к решению сценарии, полные моральных дилемм и несовместимых, разнонаправленных интересов. О кандидате судили не по правильным ответам, потому что таковых не было. Высокие оценки ставили тем, кто обнаруживал потенциал видеть общую картину и находить выход из неоднозначных ситуаций. Экзамен был мерилом человеколюбия.

Разумеется, этот социальный лифт не был общедоступным. Во-первых, к экзамену допускались только мужчины. Во-вторых, в Китае, как и во всем остальном тогдашнем мире, не было всеобщего образования. Богатые семьи могли нанимать своим детям учителей. Но при подготовке к экзамену ученик приобщался к нравственному саморазвитию и ценностям, которые отличались от ценностей аристократической элиты. Кандидат сдавал экзамены анонимно; на результат не влияло, из какой семьи он происходит. И если оценка была высокой, его направляли на службу куда-нибудь подальше от дома, чтобы на его решения не влияли детские привязанности и местные интересы.

Благодаря этому политическое влияние не передавалось по наследству. Оно было в руках образованной элиты.

Вместо того чтобы служить своекорыстной аристократии, государство сосредоточило силы на инфраструктурных проектах, о которых в децентрализованной и раздробленной феодальной Европе не могли даже мечтать. В Китае строились дороги и каналы, появилась разветвленная правовая система. Все это создавало отличные условия для роста экономики. Экономический взлет, в свою очередь, стимулировал развитие мощной торговой сети, которая покрыла весь Китай и протянулась далеко за его пределы. Торговые артерии тянулись в Юго-Восточную Азию, пересекали Индийский океан и достигали Ближнего Востока. И наконец соединили Китай со Средиземноморьем. Венеция, к примеру, сказочно разбогатела на транзитной торговле с Востоком.

Развившаяся экономика постепенно меняла облик большей части Евразии, хотя в некоторых уголках Европы по-прежнему держалась власть аристократических кланов. Европейские страны, лежавшие вдалеке от торговых путей и богатства, которое те несли, – такие, как Великобритания, Нидерланды и Испания, – начали строить корабли, чтобы попасть в Азию, обогнув южную оконечность Африки или обойдя земной шар в западном направлении. Однако вместо Азии они оказались в Америке. И начали, используя рабский труд, строить по ту сторону Атлантического океана новую колониальную экономику.

Она обогащала Западную Евразию. Но для создания сильных государств одного богатства недостаточно. И тут мы переходим к следующей части нашей истории.

***

Уже в шестнадцатом веке первые иезуиты отправились в Китай. То, что они там увидели, глубоко поразило их, и они поспешили взяться за перо. Монахи писали о бюрократическом аппарате, руководимом образованной элитой, а не аристократией; о законах, которые одинаковы для крестьян и знати; о том, что люди долго обучаются, чтобы сдать экзамен на государственную должность; о социальной мобильности, которая стала возможной благодаря меритократии. Для Европы это были неслыханные вещи.