— Ну вот и молодец, Лесечка. Послушная девочка. Хорошей женой будешь. Покладистой. Гладь, гладь мою рубашку дальше. Учти, я на работу опаздываю.

— Ты что! Ты же мне ребра чуть не переломал! — сердито оттолкнулась она от его груди и тут же рассмеялась, чуть запрокинув голову назад.

Наверное, у всех счастливых в любви женщин смех звучит одинаково — искренне и бездумно.

Леся и сама не поняла толком, как прожила эти две недели. То ли в шальном непривычном разгуле, то ли в празднике, то ли в бездумной радости. Жила и жила, ни о чем не думая. Бездумность эта поселилась в ней сразу, как приехали они после зимнего пикника, окутала непроницаемой теплой стеной от остального мира. Леся и не хотела разрушать эту стену, и не пыталась даже. Наоборот, сидела за ней, будто получила неожиданный отпуск, отпустив от себя привычное состояние грусти и тревоги. Наверное, так и ведет себя уставший от проблем человек, когда ему неожиданный отпуск выпадает? Просто выключает себя, и все. Вот и она себя выключила, отдавшись в счастливую чужую власть. Хотя со стороны это, наверное, не совсем хорошо выглядело — что-то навроде веселого пьяного загула в суете предновогодних дней. Все смешалось в один смеющийся, бесшабашный калейдоскоп из прогулок, походов по магазинам, веселых застолий, Риткиных обалдело счастливых глаз, неотрывно прилипших к лицу Кирилла. Да и у нее, наверное, лицо нисколько не лучше выглядело. Однажды сунулась к зеркалу и чуть не расхохоталась от смешной дисгармонии — все нижнее веко багровым фингалом затянуто, а сверху счастливый глаз сияет, как бриллиант. А то, что они с Риткой в квартире устроили, вообще можно нехорошим словом назвать. Даже, простите, нецензурным. Выползали обе по утрам, каждая из своей комнаты — косматые, томные, нацелованные, переглядывались летуче и не могли при этом сдержать довольных улыбок. А с другой стороны — пусть! Как говорится, хоть как назовите, только в печь не ставьте. Да и вообще — какие могут быть слова, если на голову двух бедных женщин любовь свалилась? Это еще хорошо, что Ритка вчера к Кириллу переехала, иначе от этой необузданной радости можно было с ума сойти. Такую концентрацию чувственности вокруг себя развели, что, казалось уже, и дышать нельзя, только целоваться можно. Даже перед Илькой неловко.

— Илюха, погоди, я тебя до школы подброшу! — вытягивая у Леси из-под утюга недоглаженную рубашку, закричал Андрей в приоткрытую дверь. — Я сейчас, я быстро!

— А завтракать? — подняла Леся на него обиженные глаза. — Я овсянку с сыром на завтрак сварила…

— Сама ешь свою овсянку! Красивше будешь! — Извернувшись, Андрей чмокнул ее в нос и продолжил натягивать брюки. — И вечером нас с Илюхой тоже рано не жди, мы в магазин поедем. В этот, как его… В художественный. Где всякие бебихи для рисования продают.

— Слушай, а с Риткой все-таки неловко вышло… Получается, выжили мы ее?

— Так не на мороз же! Она, по-моему, таким выживанием очень даже довольна осталась.

— И все равно — нехорошо. Это ж ее квартира!

— Ой, да какая разница… Ну хочешь, я с Кирюхой договорюсь, и мы у него жить будем? Какая разница, где жить, Лесь? Мне — так лишь бы с тобой…

Последние слова Андрей проговорил уже на пути в ванную, потом они потолкались все вместе в прихожей, потом дверь наконец захлопнулась, и Леся осталась одна в гулкой квартирной тишине. Побродила по пустым комнатам, зашла на кухню, приподняла крышку над кастрюлей с полезной невостребованной кашей, улыбнулась бездумно. Потом налила себе в большую чашку кофе, плеснула туда сливок, села у окна. Мыслей в голове опять никаких не было. Отказывались они в голове появляться, и все тут. Вместо них перекатывалось там что-то мягкое, теплое, огромное и до невозможности нежное, занимало все пространство вокруг. И ничего не хотелось делать. Хотелось просто сидеть вот так и растягивать губы в улыбке. Час сидеть, два сидеть, три сидеть. Медленно вставать, снова наливать себе кофе и снова садиться у окна с пустой и легкой, как перышко, головой. Леся и забыла, что существует в природе замечательное женское и человеческое состояние — быть любимой. И любить. И не тревожиться безнадежным одиночеством. А организм не забыл, оказывается. Ишь, как нежится в наплывшей беззаботности, словно торопится наверстать упущенное. Хотя, наверное, можно эту беззаботность и обозвать как-нибудь обидно — леностью и глупостью души, например. Душа ж по определению обязана трудиться да напрягаться до изнеможения каждую жизненную секунду. Но это пусть тот обзывается, кто может позволить себе взять и поплавать в этом состоянии в любое удобное время, и плавает частенько, кстати, не отдавая себе в этом отчета. И не ценит.

А Леся теперь знала, какова на вкус эта беззаботность. И какова она на ощупь. И на запах. От нее счастьем пахло, поцелуями да ночными радостными безумствами, а еще тихим одиноким утром, овсяно-сырной кашей и хорошим крепким кофе. В общем, обыкновенной счастливой женской жизнью пахло. А еще — она увидела счастливые Илькины глаза, вспыхнувшие радостным ожиданием обещанной поездки в магазин за «художественными бебихами», как их неуважительно давеча обозвал Андрей.

— …Илюха, я твоей тетке сегодня предложение сделал! — обернулся Андрей к мальчишке, притормозив у школьного крыльца. — Ты как вообще к этому относишься? Не против?

— А Леська что? — поднял Илья на Андрея большие светлые глаза.

— А тетушка твоя с предложением согласилась! — придав голосу немного смешливой церемонности, важно кивнул Андрей. — Так что будем жить, как умеем. За тобой в котором часу заехать?

— У меня шесть уроков. Часа в три, наверное? А мы правда в магазин поедем?

— А то. Договорились же.

— Только, знаешь, я должен тебя предупредить — там все дорого. Там одна кисточка треть Леськиной зарплаты стоит.

— Да ладно! Не дороже денег твоя кисточка. В три я за тобой заеду. Жди меня на крыльце. Пока!

— Пока…

Выйдя из машины, Илья долго смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом. Кто-то легко тронул его за плечо, и он обернулся, ткнувшись взглядом в конопатое лицо бывшего обидчика Селиванова.

— Слушай, Быстров… А кто он тебе, этот мужик? Новый папаня, да?

— Ну да… Вроде того, получается… — пожал плечами Илья, улыбнувшись.

— Круто. Повезло тебе, Быстров. Классный мужик, сразу видно, при бабках. И тачка у него классная. Ты это… Если кто будет на тебя наезжать, ты говори… Ага? Мы с пацанами разберемся.

Слава богу, школьный звонок задребезжал вовремя. И благодарить Селиванова за доброе, но весьма сомнительное предложение не пришлось. Развернувшись, Илья весело запрыгал по школьным ступеням — не хотелось опаздывать на урок истории. Тема была очень уж увлекательная, про декабристов. Интересные люди. Богатые, вельможные, но все блага в одночасье отринувшие. Почему? Так хотелось подойти поближе к этому «почему», покопаться в нем. Они ж предполагали, наверное, что восстание неудачей закончится? Значит, и власть для них не самоцелью была? Хотя вопросы эти наверняка на уроке и не будут подниматься. И задавать их учительнице тоже нет смысла — она его на смех поднимет. В прошлый раз, например, вообще заявила: у меня, Быстров, здесь обычный школьный урок, а не духовный спиритический сеанс.