— Да. Буду. И вы меня извините.

— Ой, да мне-то что… Мне, слава богу, не перепало. А вот бабе твоей я советую хорошего трепака задать, чтобы впредь впереди паровоза не бежала! Сначала выяснить все надо, а потом уж и по мордам бить! А так… Никто в подобной профилактике и не нуждается.

— Вы чай будете с нами пить? — весело перебил Ритку Андрей, кидая в кружку одноразовый пакетик и по-хозяйски беря в руку вскипевший чайник.

— Я? Вообще-то я здесь хозяйка. Меня угощать не надо.

— Да ладно… Сегодня вы меня угощаете, завтра — я вас.

— В каком это смысле?

— Да в прямом. Завтра приглашаю вас за город на шашлыки. В лес. Знаете, как сейчас в лесу хорошо? Свежо, снежно, дятел по дереву стучит…

Эта мысль, про шашлыки и про дятла, как-то сама собой, не спросясь, пришла Андрею в голову, и он проговорил ее тут же вслух, ни секунды над ней не подумав.

— Ага, сейчас мы с Леськой все бросим и в лес поедем. А вдруг ты маньяк какой?

— Нет, я не маньяк. Я нормальный. Не бойтесь. В крайнем случае — втроем со мной всяко разно справитесь. Ну что, едем?

— Ой, а давайте правда… Поедемте в лес! Я хочу, хочу в лес! — подал из своего угла слабый голос Илья. — Лесь, давай поедем! Теть Рит! Ну, пожалуйста!

— Прекрати, Илька. Куда я — с синяком под глазом? Мне теперь из дому дорога заказана. Еще за бомжиху посчитают… — грустно проговорила Леся и вздохнула. И непонятно было, из-за чего она так тяжко вздохнула — то ли из-за потери приличного вида, то ли от невозможности поехать в лес, чтобы послушать там зимнего дятла.

— Так мы же в машине поедем! Никто ваш синяк и не увидит, — с той же просящей интонацией, словно вторя Илье, протянул Андрей. — А если моя компания вас не устраивает, давайте Кирюху с собой прихватим.

— А кто у нас Кирюха? — заинтересованно переспросила Ритка, поправляя съезжающий с головы тюрбан.

— Кирюха — это друг мой. Не женатый, между прочим.

— Ага… Вот так, значит…

Ритка коротко шмыгнула носом, и глаза ее блеснули хищно и с интересом.

— Хорошо, едем! — решительно проговорила она и даже притопнула ногой в мягкой тапочке. — Завтра у меня свободный день, отчеты я все сдала… Едем!

— Но Рита… — слабо возразила Леся, глядя на хозяйку с неодобрением.

— Да молчи уж, овца бессловесная. Ничего, пусть мужик проставится да растратится, раз ты от его бабы пострадала! Да и ребенку свежий воздух нужен — он у тебя на бледную поганку похож. Едем, и точка!

— Все, договорились, — отставляя от себя пустую кружку, поднялся из-за стола Андрей. — Завтра к двенадцати мы с Кирюхой за вами заедем. Буду извиняться по полной программе — с шашлыками и с зимним лесом, и с дятлом тоже договорюсь.

* * *

Как она подкралась, эта старость, он и не заметил. Не учуял, не разглядел вовремя. Всегда приближение опасности чувствовал, впереди ее бежал и разворачивался к ней лицом, а тут вдруг его застали врасплох. Руки леденеть ни с того ни с сего начали, по утрам злая неврастения головой правит, а к вечеру равнодушие муторное нападает, душу в петлю тянет, хоть волком вой. Нет, оно понятно — возраст и все такое. Но он же еще не старый! Какой у него возраст — для мужика вроде самый расцвет жизни.

Вытянув под столом ноги, Командор откинул красивую с проседью голову на мягкий подголовник кресла, рукой дотянулся до кнопки селектора. Коротко приказал:

— Наташа, кофе мне сделай. И коньяку принеси.

— Одну минуту, Андрей Васильевич.

— Ты до Андрея дозвонилась?

— Да. Дозвонилась.

— Где он?

— Я не знаю… Он сказал, что на работу сегодня не придет.

— Заболел?

— Нет… Я не знаю…

— Ладно. Кофе неси.

Вот так вот вам! Даже отцу не удосужился позвонить. Между прочим, он ему не просто отец, а на сегодняшний день и работодатель тоже! Взял и прогулял. И ведь знает, подлец, что ничего ему за это не будет! Знает, что он трясется над ним, как старая барыня над молодым любовником, и пользуется. Надо же, никогда не подозревал, как обыкновенные мужские инстинкты в нем крепко сидят. И ведь смирился уже, что детей у него нет и не будет, и жил с этим, и ничего… И вдруг вот она вам — ахиллесова пята. Сыночка бог послал на старости лет. Хотя какой, к черту, старости! Нет, он еще не старый, совсем не старый. Он сильный, он властный, от одного его взгляда любого корежит, он недавно конкурента свалил, крупного кабана, купил его фирму с потрохами. В конце концов, у него жена — соплюха юная, пальчиком помани — из платья прямо при людях выпрыгнет! Хотя жена — это не показатель, конечно. Чего — жена? Всего лишь демонстрация его мужской силы, не более того. Нисколько не лучше предыдущей. Тоже, если помирать будет, стакана воды не подаст. Да он и не претендует. Черт с ним, с этим стаканом.

Тихо отворив дверь, в кабинет вошла секретарша Наташа, неся перед собой маленький поднос. Хорошая телка. Ступает ровно, с достоинством, лицо строгое, прическа гладкая. А глаза все равно испуганные. Чего она так боится, глупая? Он даже голос на нее ни разу не повысил. И руки под юбку не запустил. Хотя девчонка молодец, изо всех сил старается своего страха не показать.

— Еще что-нибудь нужно, Андрей Васильевич?

— Нет. Все. Иди.

Он проводил взглядом ее стройную спину и в меру вихляющий зад. Давай-давай, вихляй, старайся. Машенька тоже в секретаршах целый год выходила, теперь женой стала. Может, и тебе повезет. А не повезет — внакладе не останешься. За такую зарплату тебе в другом месте ой как повкалывать придется, одной только модельной фактуркой да умением варить кофе не отделаешься.

Да, вкус к женским прелестям у него всегда был, глаз научился принимать их зримо, объективно. Только он не сразу это вкусовое удовольствие осознал. Бабы — как жвачка. Сначала жуешь — вкусно, а потом выплюнуть хочется. По молодости, правда, и по-настоящему случалось влюбляться, с потерей всяческой объективности. Молодость, молодость… Обманное кривое зеркало. Медный грошик рублем представляется, обыкновенная баба — Венерой Милосской, пьяная подлая харя — другом ближайшим и преданным. Нет, в холодной объективности жить надежнее. По крайней мере, знаешь, за что платишь.

Зря Анна не сказала ему про сына, зря. Он всегда знал, что бабья гордость — дело пустое и глупое. Ну, не сказала, и кому хорошо сделала? Вырос парень в нищете, ни богу свечка, ни черту кочерга. А нищета — она как плесень, чистишь ее, чистишь, а запах все равно остается, ничем его не вытравишь. Вроде и порода у парня его, сильная, статная, и характер есть, а повадки все оттуда, из нищеты, следом притащились. И что теперь с ним делать прикажете? Перевоспитывать поздно, ломать — страшно. Не чужой все-таки. Сын, он и есть сын.

Подняв тяжелую голову с подлокотника, Андрей Васильевич взял широкий коньячный фужер, поднес к губам. Пахучая маслянистая жидкость податливо потекла в рот, мягко обожгла гортань, расползлась благородным теплом по желудку. Сейчас, сейчас все наладится. Это хороший коньяк. Тоска и недовольство уйдут, и все встанет на свои места. Ну, загулял мальчик, с кем не бывает. Запах денег почувствовал. Может, это и хорошо, может, на пользу. Все равно он от него никуда не денется. Его детище, его сын, его плоть. Черт, это даже ни любовью, ни привязкой не назовешь! Это все гораздо труднее, сложнее, объемнее. И очень хочется все это упорядочить, облагородить, и в то же время лишнее телодвижение сделать страшно. Что-то подсказывает изнутри — нельзя. Нельзя торопиться. Надо ждать. Справиться с недовольством и ждать.