И не пришлось.

Усатый, заметив гостя, тут же достал из кармана сотовый, что-то коротко буркнул в него. И через минуту к нам из боковой двери вышел некий Бобби – высокий, плотный мужчина. Тоже бородатый, тоже «раскрашенный» – впору было вздохнуть. У «бороды», однако, были умные и теплые глаза; с Форсом он поздоровался за руку, мне кивнул. Глядя на гостя, понял, что «спецзаказ».

– Идемте.

Спуск в подвальное помещение.

«Хорошо, что не пришлось лежать с толстым по соседству». Плохо, что лежать придется там, где еще темнее и теснее. Но я ошиблась насчет подвала – тут было просторно и светло. И еще стояло оборудование иного порядка – дорогое, хромированное. Установка, похожая на лазерный гравер, экраны, линзы; никаких порошков на полках.

– Ей, – пояснил Крейден.

Хозяин салона, видимо, был посвящен в идею того, что предстояло сделать – он не спрашивал лишнего, ничего не прояснял. Лишь благодушно указал на дорогое кресло с широкими подлокотниками.

– Ложитесь. Дайте знать, когда найдете для себя удобное положение.

И отправился за аппаратом с маской, подкатил к подножке кресла то, что содержало в себе сонный газ.

– Какую? – посмотрел на Форса, пока я ворочалась на белой коже, похоже натуральной.

– Зеркало, – ответил тот односложно.

– Какие частоты должно содержать?

– Мои.

«Хорошо, что не наверху», – думала я нервно.

Про «частоты» мне все равно было неясно.

– Она ведь не будет цветной? – уточнила я перед тем, как мне на лицо надели маску.

– Нет, мисс, она будет… почти невидимой. Хороших снов вам.

Щелчок кнопки – в маску потек сладковатый дым.

– Считайте до десяти…

«Один… Два… Три…» Начало гудеть тело.

У Форса – другое дело, думала я путано, у Форса тату как будто имеет смысл. Нужно будет спросить…

«Какой именно», – уже не домыслила фразу. Уснула.

*

(Tape Machines, NeiNei – Symphony Heartbeat)

– Классная? Нравится тебе?

Я красовалась тем, что почти не могла разглядеть сама – на внутренней стороне предплечья красовалось пятно определенной формы, но почти неразличимого оттенка. Лишь изредка и при очень удачном повороте проступал вдруг рисунок – переплетение линий, – похожий на тот, что распускался на спине Крейдена. Удивительно, но это тату нравилось даже мне. Оно было уникальным, дорогим, оно тоже имело «смысл».

Крейдену нравилась я. Это читалось по глазам. Так, как смотрел он, смотрят на любимую жену, с которой желают состариться. Но перед этим прожить, продышать вместе совместным счастьем каждую минуту. Промолчать их тепло, просмеяться, прошагать рука об руку через ровные дни и трудные. Мое тату, не оставившее после своего появления ни покраснения, ни припухлости, Форс обвел пальцем.

– Нравится.

– Теперь я, как марка машины. Твоя личная марка… – Я просто шутила, просто забавлялась.

Но он не смотрел на меня, как на марку, он видел во мне глубокую личность, идеальную в своей неидеальности, очень желанную. И счастье заливалось во все уголки меня, проверяя, не осталось ли где незаполненных ниш – в пальчиках на ногах есть, в кончиках волос тоже есть?

Мы могли с ним просто целоваться на улице, просто вдыхать запах друг друга; нам было хорошо без причины.

– В отель? Фильм, одеяло, объятья?

Заманчиво.

– Давай просто погуляем. Поедим где-нибудь…

Когда радость изливается наружу, хочется делиться ей с миром.

Я не знаю, какое событие праздновали в этом городе сегодня люди, вышедшие на улицу. Я не знала ни названия населенного пункта, ни улицы, ничего, но знала главное – у меня все хорошо. Жизнь текла через меня потоком, а взгляд замирал на лице Крейдена. Кто-то надел ему на голову зеленый шахматный колпак с бубенцами – на мне такой же, – и бубенцы, когда мы смеялись, позволяя толпе нести себя к фестивальным столам, несинхронно звенели. Ему шел зеленый, шла гирлянда из цветов на шее, мне шло пальто, сотканное из веселья. Грохали сбоку барабаны оркестра, натужно и ярко гудели трубы – волна пестрых участников увлекала бы нас за собой и дальше, если бы мы не выбрались из нее на берег – почти безлюдный каменный тротуар.

А после были тефтели под сырным соусом в крохотном – всего на три стола – ресторанчике. Красные с белым скатерти; сыр тянулся за вилкой, как жвачка, сыр ни в какую не желал рваться, хоть до потолка тяни, и мы баловались, наматывая его на вилку кольцами. Повар – немолодой, приземистый мужчина с талантливыми руками и хорошим вкусом – наблюдал за нами сквозь маленькое «раздаточное» окно, ведущее на кухню. Тефтели сочились соком и пахли приправами; налегать на пасту можно было бесконечно.

– В округе есть маяк. Ты об этом знаешь?

– Я ничего здесь не знаю.

За окном гремело – собиралась поодаль одна из поздних гроз. Бушевали кронами деревья, наливалось свинцовое небо.

– Хочешь, посмотрим его?

– Нас сдует…

– Я удержу.

«Укрою. Я тебя всегда от всего укрою».

Наверное, мы туда поедем. Будем долго взбираться по осыпавшимся ступеням, выдохнемся, после растеряем дар речи от открывшегося вида. Будет трепать нам волосы ветер, будет стоять за спиной Форс, обнимать. Мы вымокнем, продрогнем, будем отогреваться в машине, мечтать о горячем чае и ванне еще горячее. А может, он скажет: «Здесь в окрестностях есть еще интересная пещера. Вода в подземном озере светится, если тронуть ногой – там живой светящийся планктон». И мы обязательно захотим на него вместе посмотреть. Купание в темном термальном источнике, где под водой огоньки, под ступнями песок, жаркие руки на моих плечах; эхо от стен…

– Откуда ты все здесь знаешь? Бывал раньше? Привозил кого-то?

Мы никогда не ругались. И фразы, способные иную пару поссорить, для нас были лишь поводом еще раз услышать нечто заветное.

– Никого не привозил. – Его взгляд напоминал закат. Такой же теплый, такой же обволакивающий. – Я однолюб.

«Если один раз нашел, то нашел на всю жизнь».

– А про маяк…

Он указал на висящую на стене постер-открытку, призывающую туристов не упустить достопримечательности.

Я хрюкнула в кулак.

Повар принес чай, заваренный на травах.

Я допивала из кружки последний глоток, когда позвонил отец. Спросил: «Вилора, ты где? Скоро ли вернешься? С тобой хотят поговорить следователи, присланные Генри…»

Слетела вдруг хорошая волна.

«Пока не знаю», – успела ответить я, когда телефон зазвонил и у Крейдена.

Три коротких ответа: «Да. Хорошо. Буду», и поджатые губы. Отбой. А после потяжелевший взгляд.