Ким глубоко вздохнула.

– В конце недели моя мать будет вызвана на комиссию по УДО. Меня информировали об этом как ее единственного родственника.

– Но она там очень давно, и наверняка… – Мужчина нахмурился.

– Брайант, даже не вздумай сказать, что она заслужила прощение, – резко ответила инспектор. Еще одного предательства она не перенесет.

– После того, что она сотворила, ей и трех пожизненных сроков будет мало. Я хотел сказать, что, поскольку она там так долго, то наверняка эта комиссия собирается не в первый раз.

– Мать всегда умудрялась организовать какую-нибудь вспышку насилия со своей стороны прямо накануне слушаний, – покачала головой Ким.

– Намеренно? – уточнил сержант.

– Ну да. Хочешь верь, хочешь не верь, но это Алекс сопоставила все числа и поняла, что она держит себя взаперти в качестве подарка мне, потому что знает, что я хочу именно этого.

– А как, черт побери, Алекс могла об этом узнать?! – взорвался Брайант.

– Она поняла это, когда в прошлом году посетила Грантли.

– Ты хочешь сказать, что социопат Алекс посетила твою мать-шизофреничку в заведении, предназначенном для содержания сумасшедших, совершивших уголовное преступление?

– Брайант, постарайся взять себя в руки.

Сержант в недоумении покачал головой.

– А на этот раз никаких вспышек агрессии не было, и моя мать предстанет перед комиссией, – пояснила Ким.

Она надеялась, что если выскажет все эти мысли вслух, то в голове у нее установится хоть какой-то порядок. Но пока этого точно не произошло.

– А что заставило ее изменить свое мнение? – поинтересовался Брайант.

– Мои письма, – улыбнулась Стоун. – По-видимому, тот факт, что я ее простила, позволил ей по-новому посмотреть на окружающий мир и попытаться еще раз…

– Тпру! Не торопись. Я пытаюсь все это осознать, но… подожди минутку. Ты же не хочешь сказать мне, что наша сумасшедшая докторша писала письма твоей матери от твоего имени?

– Хорошо, я не буду этого говорить, но если совсем коротко, – да, она делала именно это, – пожала плечами Ким.

– Де-е-е-ерьмо собачье! – Сержант откинулся на спинку стула.

Инспектор встала и прошла на кухню. Там схватила оба письма, которые лежали на буфете, и, держа их очень осторожно, вынесла на улицу. Брайант забрал письма, не отрывая от нее взгляда.

– Как я понимаю, эта проблема не похожа на ту, которая возникает у тебя, когда ты собираешь мотоцикл и не можешь найти для него руль, из-за чего работа останавливается на пару месяцев. Я прав? – спросил сержант.

– Не совсем, – ответила Ким, возвращаясь на свое место.

Так как руки ее гостя теперь были заняты письмами, Барни перебрался на ее сторону.

Сержант прочитал письмо из Грантли и положил его на стол текстом вниз. Когда же он стал читать письмо Алекс, его челюсть начала отваливаться все сильнее и сильнее.

– Черт побери, Ким! – сказал он, закончив. – Здесь в каждом предложении звучит угроза. Но ты ведь понимаешь, что не можешь навестить ее, правильно? – продолжил Брайант, глядя инспектору прямо в глаза.

Стоун ничего не сказала. Эту тему вполне можно будет обсудить как-нибудь потом.

– Проклятье, Ким, ты что, успела уже побывать у нее?!

А может быть, и нет. Иногда Ким хотелось, чтобы Брайант не знал ее так хорошо.

Сержант оперся подбородком на руки и выругался.

– У меня не было выбора, – сказала Стоун. – Я должна была узнать, что она задумала.

– Ну и как, узнала? – с трудом произнес ее коллега. – Она так и растаяла под твоим пугающим взором и все тебе выложила? – Было видно, что он находится в замешательстве.

– Нет, но…

– Конечно, она ничего тебе не сказала. Потому что вынашивала этот свой план многие месяцы и никогда не расскажет тебе о нем. А ты вот умудрилась поступить хуже некуда.

– Почему? – поинтересовалась Ким.

– Потому что ты ее поддержала. Какой бы план ни приготовила Торн, она не могла осуществить его без тебя.

– Но я хотела узнать…

– Что именно? – спросил мужчина, помахивая перед хозяйкой дома письмом. – Ты же все и так знаешь. Ты знаешь, что она от твоего имени общалась с твоей матерью. А все остальное зависело от того, заглотишь ты эту наживку или нет.

Стоун опять промолчала. Брайант был совершенно прав. Это был кошмар, к которому она добровольно присоединилась.

Когда сержант вновь заговорил, его голос звучал негромко и задумчиво:

– Знаешь, когда я был мальчишкой, мы играли в футбол на открытых полях, и там стояло такое небольшое здание, в котором футболисты переодевались. Мы называли его павильоном. Все его стены были покрыты граффити и оскорблениями. Это было еще задолго до того, как родился Марк Цукерберг[45]. Люди писали «Паула – шлюха», или «Карен – сука», или сообщали, со сколькими парнями переспала та или иная девчонка. Хороших надписей на стенах павильона не появлялось, но каждая из знакомых мне девчонок ходила и читала их каждый вечер. Включая и мою сестру. Однажды вечером сестра прибежала домой вся в слезах, и я спросил ее, зачем она ходит и читает эти гадости каждый вечер. А она объяснила – для того, чтобы знать. Хотя иногда лучше не знать ничего.

Ким внимательно выслушала Брайанта и поняла, что он имеет в виду.

– Но как иначе я могу приготовиться к тому, что мне предстоит? – спросила она.

– А ты и не можешь, потому что она никогда не скажет тебе, чего хочет.

– Она хочет, чтобы я встретилась с матерью! – выпалила инспектор.

Черт, пусть уж он знает все!

– Не делай этого, Ким, – покачал головой сержант.

– Она говорит, что у моей матери есть что-то, что может меня заинтересовать.

– Ты что, не видишь, что она уже водит тебя за нос? Она манипулирует твоим желанием знать для того, чтобы заставить тебя сделать то, что она хочет.

– Но мне нужны письма от матери, которые есть у нее. В них может быть нечто, что поможет мне держать мать взаперти.

– Она никогда не даст тебе ничего, что ты могла бы использовать. Какую пользу она от этого получит и откуда у твоей матери может быть хоть что-то, что может тебя заинтересовать? Если в течение двадцати восьми лет это было тебе неинтересно, то откуда такой интерес теперь?

Ким слышала, что ей говорит ее друг, – слышала ушами. Но не была уверена, что его слова доходят до ее сознания.