Никогда еще она не выглядела так элегантно и соблазнительно. Я видел, что они с трудом сдерживают желание вскочить друг на друга, как козы. Я тоже хотел вскочить на нее.

Беседа не клеилась: мы говорили о подскочивших ценах на живопись и антиквариат. Никого из нас это не интересовало. Поэтому я намеренно перевел разговор на тему Эроса. Обнаженное женское тело. Я принес Бауэру художественные альбомы. Микеланджело, сказал я, переворачивая перед ним страницы, не знал толком, как лепить или писать женскую грудь. У гигантских женских статуй в капелле Медичи во Флоренции груди смотрятся так, словно добавлены позже; и, кстати, позировали Микеланджело только мужчины.

Марта, чтобы лучше видеть, чуточку приподнялась, уперев руку в колено Бауэру.

— Неужели они такие? — задумчиво пробормотала она и прикоснулась рукой к собственной груди, а глаза скосила вниз, чтобы убедиться. — И мои такие же?

— Трудно сказать, пока ты одета, — ответил я; во рту у меня пересохло. — Впрочем, нет, твои не такие.

— Да, пожалуй, в одежде трудно определить. Не думаю, что мои груди такие. Но, может, они должны быть такими. Уж Микеланджело-то, наверно, знал. Может, я урод какой? Как ты считаешь? — Она улыбнулась мне.

— Давай посмотрим.

Она расстегнула пуговку корсажа, помедлила, убрала руку. Бауэр наклонился к ней, ноги раздвинул, свесив между них свои обезьяньи руки, и тихо сказал:

— Да, давайте посмотрим.

Были расстегнуты еще несколько пуговиц, и в тусклом свете лампы обнажилась белая грудь. Набухший сосок был спешно прикрыт. Она погладила свою грудь, рассматривая ее, как эксперт.

Рука, в которой Бауэр держал сигару, задрожала.

Прикрыв грудь, Марта поднялась.

— Ну что, кофе? — сказала она и вышла из комнаты.

Бауэр ссутулился и уставился в стакан; глаза красные, безумные. Его молчание, его отстраненность, его скрываемая похоть вывели меня из себя. Я сказал как ни в чем не бывало:

— Что вы чувствуете к Марте, Филипп?

Я почти ожидал, что он напрямик скажет: «Я бы полсостояния отдал, чтобы иметь возможность трахать ее!» Вместо этого он выдал:

— Ах, как это тяжело, как тяжело! Особенно когда она выкидывает такие номера. Но я ничего такого не допущу. Я не могу вас предать. И Кете тоже. Между нами довольно прохладные отношения, но я бы не хотел еще раз причинить ей боль. — Он подсел ближе ко мне и положил руку мне на колено. — Если бы это была какая-нибудь шлюшка из таверны, я бы и раздумывать не стал. Ах, как это тяжело, чертовски тяжело!

Его слова убедили меня: единственное препятствие на пути к их близости — его сила воли, ведь Марта ясно дала понять, что она-то хочет; и тут я утратил всякую видимость достоинства. Со слезами на глазах я принялся умолять его не забирать ее у меня, сказал, что очень ее люблю, что она очень мне нужна.

— Я знаю, знаю! — сочувственно ответил он. — Я не сделаю этого. Вы должны мне верить, Фрейд!

Тут я боковым зрением увидел юбку Марты и поднял глаза. Она держала поднос с печеньем.

— Что ты испытываешь к Филиппу? — вопрошал я.

— Я им сильно увлечена, — ровным голосом сказала она. — Ты же знаешь. Это для тебя не секрет. А он увлечен мной. Вы тут говорили обо мне — что?

Вот все и разъяснилось! Теперь, когда мы втроем, можно больше ничего не скрывать, ничего не камуфлировать. И мне ясно сказано: ты стоишь у нас на пути, мы терпим твое присутствие только из чувства долга. Как родители терпят присутствие надоедливого ребенка. Я был готов разрыдаться. Итак, все сказано — или, скорее, недосказано, — и в последовавшей за словами Марты тишине я увидел Эроса, который высветил их, словно софитом, наделил предельным очарованием.

— Мне пора, — пробормотал Бауэр, поднялся и пошел неуверенной походкой. Марта проводила его, а вернувшись, напустилась на меня — мне попало и за мое вмешательство, и за мое недоверие, и за мое ребячество. Она села и, обхватив голову руками, зарыдала.

— С нашим браком покончено! — завизжала она. — Я от тебя ухожу!

Я бросился вниз по лестнице и выскочил на улицу. Автомобиль все еще стоял на месте. Бауэр сидел за рулем, опустив голову. Я рванул дверцу:

— Пожалуйста, вернитесь и поговорите с ней! Она совсем не в себе!

Он поначалу возражал, но все же поднялся. Марта распласталась в кресле. Она посмотрела на нас с удивлением.

— Поговори с ним, Марта! — сказал я. — Простите меня! Прошу вас, уладьте все между собой.

— Тогда отправляйся спать, — холодно сказала она. — Дай нам спокойно поговорить.

— Конечно.

Я разделся, натянул ночную рубашку и лег. Потом отворилась дверь из комнаты Анны, и послышались ее шаги. Некоторое время я ворочался в постели. Меня переполнял гнев. Они низвели меня до инфантильного состояния: нежеланный ребенок. Я вскочил с постели и выбежал из спальни. На страже у двери в гостиную стояла Анна — в халате, с заспанными глазами.

— Анна, дай мне пройти! — закричал я. — Мне надо туда! Я оставил там книгу. Я хочу читать.

Вид у нее был испуганный:

— Я тебе ее принесу, папа. Мама просила их не беспокоить.

Это еще больше меня возмутило.

— Он украл у меня жену! — завопил я. — А теперь хочет украсть и гостиную! Пропусти меня, будь умницей!

— Нет, — она облизнула бледные губы и решительно встала перед дверью.

— Я тебя проклинаю, Анна!

Появилась одна из служанок, перепуганная, в ночном чепце.

— Марш в постель! — зарычал я на нее. Она бросилась прочь. Я грубо оттолкнул Анну и распахнул дверь. Марта и Филипп сидели на диване, их головы почти соприкасались. Марта крикнула, чтобы я оставил их в покое, дал возможность поговорить. Я заорал в ответ: — Сука! Шлюха!

Филипп вскочил и развел руки, пытаясь нас утихомирить.

— Пожалуйста, успокойтесь, — сказал он, кладя ладонь мне на плечо. — Вы делаете больно тем, кто вас любит.

Я сбросил его руку и дернул его аккуратную седеющую бороду.

— У него нервный срыв, а все вокруг виноваты, — ледяным тоном заметила Марта.

— Интересно знать, что скажет Кете, когда узнает, что вы нас с ней держали за болванов! — рычал я. — Ты, вонючий сифилитик!

Анна, подкравшись сзади, схватила меня за руку и сказала:

— Пойдем, папа, пойдем спать! Оставь их в покое, пожалуйста!

Я не помню, как рухнул в постель.

Я заблудился в горах. Завывает вьюга. Видимость — всего несколько футов в любом направлении, но идти надо, и плетусь вслепую. Один неверный шаг — и я покачусь вниз по склону или упаду в пропасть. Это похоже на бурю, в которую мы как-то с Анной попали в Доломитовых Альпах, только хуже, гораздо хуже, и теперь я один. Я зову Анну. Обычный крик о помощи становится романтической мольбой о ее любви…