– Я? Ни за что. Я просто показал вам пример: вопрос – и никакой военной тайны. «Кто вам разодрал кофточку?» Это не тайна.

«Что он все ерзает?» – нахмурился Шурка. Елена Петровна продолжала напирать:

– Хорошо. Кто же? – скрестила руки на груди. В окне мимо прыгали сосны.

– Кто – что? – рявкнул Майор.

«Чего это он?» – не нравилось Шурке. Дорога впереди длинная, ссориться было нельзя. Он бросился разнимать:

– Сфинксы, которые на нас напали, – спокойно уточнил. – Они не похожи на тех, гранитных, почему? Я имею в виду, у тех, настоящих…

– Те тоже настоящие, – нервно бросил Майор.

– А эти?

– И эти, и те.

«Та-а-ак», – очень не нравилось, но говорил Шурка как ни в чем не бывало:

– Это да. Я имею в виду, взять гранитных: у них есть бородки, и они вообще мужчины. А те, которые…

– Я понял, что ты имеешь в виду, – раздраженно перебил Майор.

«Да что это с ним?» – отодвинулся Шурка.

– Милая дама, – всем телом обернулся Майор к Елене Петровне. – Военной тайны здесь нет. Никакой тайны. Настоящие и те и другие. Между ними такие же отношения, как между произведением искусства и хаосом, которому оно придает форму.

Елена Петровна возмутилась:

– Я вам не…

«…Милая дама», – понял Шурка. Тут же встрял между ними:

– Как это?

Ложкин хмыкнул. Но тут же сделал вид, что закашлялся.

Веко над стеклянным глазом у Майора задергалось.

– Как вам не стыдно, – поспешила на помощь Шурке Елена Петровна. – Ваше замечание невежественно, бессмысленно. И хуже того – политически неграмотно и вредно.

Лучше бы не спешила.

– Бессмысленно?! – упал к себе обратно на сиденье Майор.

– Конечно. Оно противоречит тому, что писал об искусстве Ленин.

Майор фыркнул. Челюсти лязгнули.

– Послушайте. Я вовсе не…

«…это имел в виду», – сдал назад Шурка. Но не Елена Петровна:

– Ленин – гений, великий вождь советской страны, – победно скрестила она руки на груди. – А вам должно быть стыдно развивать ваши порочные идейки перед подрастающими советскими детьми.

Майор резко перегнулся к Ложкину – схватился за резиновую грушу на рычаге скорости. Рванул назад. Ложкин ударил по педали. Все дружно кивнули, упали назад. Машина встала. Ложкин затрясся, как заяц, вжал голову в плечи. По лбу его катил пот.

– Вон отсюда, – просипел Майор.

– Послушайте, – начал Шурка. – Она вовсе не…

– Все!!! Вон!!!

Лицо у него побелело. Шурка опешил. Таким он его еще не видел. Видел всяким. Лживым – да. Холодным – да. Усталым даже – да. Насмешливым – всегда. Сердитым – да. Таким – ни разу.

– Пошли!!! Вон!!! – брызгал он слюной.

– Вы что…

«…всерьез?»

Губы у Майора тряслись. Глаз настоящий уже было не отличить от вставного:

– Ну! Отсюда! Вон!!!

Елена Петровна рванула на себя хромированную ручку. То же сделал Шурка. Потащил за собой Сару. Выпали по разные стороны от машины.

– Двери!!! – бушевал Майор.

Хлопнули дверцами почти одновременно. Шурка не верил сам себе. Это же шутка, да? «Сейчас он скажет: ладно уж, залезайте». Но машина тронулась, запрыгала по ухабам, плюхаясь, кренясь.

«Сейчас она остановится. Приедет задом. Он скажет: саечка за испуг, ладно уж, залезайте». Но машина все показывала круглое колесо, привинченное на дверце сзади. Потом оно стало не больше игольного ушка.

Пропало.

…Майор выпустил кожаную петлю. Вынул платок, приподнял другой рукой фуражку, вытер лоб, шею, снова надвинул козырек.

– Фух. Ну зараза.

Ложкин бросил короткий взгляд.

– Вы еще долго продержались, – сказал Ложкин ветровому стеклу. Провел ладонью по лицу, как будто снимая невидимую паутину. – Фу-ух.

Поморгал. Снова держал руль обеими руками.

– Да, – кивнул Майор. Бледность уже сошла, веко перестало дергаться. – Мы довольно долго это выдержали. Что ж, неплохо, считаю.

Ложкин польщенно ухмыльнулся: «мы». Бросил на Майора обожающий и одновременно плутоватый взгляд. Снова повернулся к ветровому стеклу. По нему пробегали назад сизые отражения сосен. Похвала ободрила. Захотелось поделиться:

– Пакостная какая кукла, – покачал головой Ложкин. – Ничего подобного раньше не видал. Был, знаете, момент такой, товарищ гвардии майор. Признаюсь, подумал: всё, хана. Руль еле держу, из последних сил вцепился. Всё, думаю, к чертям: не могу, выскочу. Думал: еще чуть-чуть, эта кукла…

Машина тряхнула, как конь, почуявший волнение седока.

– На дорогу смотри, – коротко велел Майор.

Запах бензина растаял. Воздух снова пах мхом и хвоей. Елена Петровна, Сара и Шурка так и стояли на дороге. Сара прижимала куклу. Три пары человеческих глаз и одна пара намалеванных углем смотрели вдаль. Глаза ничем помочь не могли. Машину было только слышно. Еле-еле.

Елена Петровна, Сара и Шурка вслушивались: втайне надеясь, что шум мотора начнет приближаться.

Но он лишь становился тише, тише. А потом остался только шум сосен, да цыкала где-то синица.

– Вот они, твои дружки, – пробурчала Елена Петровна. – А я ведь предупреждала.

Шурка всплеснул руками:

– Ну почему вам всегда надо, чтобы последнее слово было за вами?

– Промыть бы его на партийном собрании. Уж больно много в нем чванства. Если не хуже. Жалею, что не пресекла этот антисоветский разговор, – не сразу разобралась.

– Да? Мы поэтому сейчас стоим посреди леса?

– Не посреди леса, а на дороге.

– Которая неизвестно куда ведет.

– А все потому, что водишься с кем попало, – нимало не смутилась Елена Петровна. – Вот и завело. По кривой дорожке. А я предупреждала. Сначала ножик, потом…

Шурка опешил.

– Верно, – саркастически согласился он. – Вот именно. Извините. Больше не буду. Больше я не свяжусь, с кем попало. Идем, Сара.

Он взял за руку. Потопали по дороге. Вперед, туда, где скрылся автомобиль. Елена Петровна нагнала их рысью. Поравнялась, пыхтя:

– Я понимаю… тебе трудно… признать…

Шурка не остановился:

– Вы – ничего не понимаете.

Она опять догнала:

– Типично. Не желаешь признать факт.

– Какой факт? Что вы его разозлили? Что довели своими замечаниями? Что из-за вас он нас высадил посреди дороги? Что теперь мы сами по себе?