свет. — Зрачки реагируют. Физически он в полном порядке, думаю, у него посттравматический шок.

— Неудивительно, — вторит другой голос. — Никому не пожелаешь такого дежавю.

Чья-то рука сжимает плечо:

— Трипп, с тобой все в порядке. К сожалению, мы не дозвонились до твоего отца. Кому еще мы могли бы сообщить?

Не понимаю, о чем они и зачем им мой отец. Зато на последний вопрос могу ответить не задумываясь.

— Никому, — говорю. — Больше звонить некому.

* * *

Пару часов спустя я более-менее пришел в себя. Сижу в полицейском участке вместе с Региной. Насколько я понял, ей позвонила Бринн, та закрыла пекарню и примчалась за мной в больницу.

— Не стоило срываться, — говорю. — Я мог дать им… Я должен был дать им номер Лизы-Мари.

— Нет уж, — отрезает Регина, которая всегда уговаривала меня помириться с матерью, но после инцидента с интервью Гуннару Фоксу, по-видимому, сдалась. Она похлопывает меня по руке, что у нее приравнивается к задушевным объятиям. — Как-нибудь обойдемся.

Я попал в больницу вместе с телом мистера Соломона, от вида которого, судя по всему, и слетел с катушек. Сам я мало что помню. Последняя картинка перед глазами — это рука Бринн на перилах и ее «не-ет», обращенное в гостиную.

Регина считает, что мне повезло. «Незачем такое помнить», — заявила она в ответ на мое признание.

Вот только наш старый знакомый Патц, который усаживается напротив, вряд ли с ней согласится. Он смотрит на меня чуть ли не с сочувствием:

— Как себя чувствуешь?

— Хорошо, — на автомате отвечаю я.

— Ты не обязан ни о чем рассказывать, пока тебе не станет лучше или пока не появится твой отец.

— Он спит, — говорю. — И проспит еще долго. Пускай. Я отвечу на ваши вопросы, лишь бы сюда не возвращаться.

Инспектор Патц переводит взгляд на Регину:

— Вы считаете, он справится?

Она снова похлопывает меня по руке:

— Если он сам так считает. Только при чем здесь полиция, Стивен? Я думала, старина Ричард упал и ударился головой?

Старина Ричард. Мистер Соломон, который выращивал гигантские цветы и приветливо махал нам после футбольных тренировок. Умом понимаю, что он мертв, но не могу в это поверить.

— Все верно, — говорит Патц. — Только у нас есть основания подозревать кражу. Мы не нашли его красного ящика для рыболовной снасти, помните такой? — Регина кивает; мистер Соломон не раз расплачивался с ней в пекарне. — Может, одно с другим и не связано, но до поры дом считается местом преступления. Мы поговорили с Бринн Галлахер — она очень помогла, и теперь у нас есть почти вся информация. Любая деталь от Триппа — дополнительный бонус.

Последний раз я видел Бринн в доме мистера Соломона. Или она заходила в больницу?.. Что она теперь обо мне думает? От этой мысли мутит. Отлично проявил себя в момент кризиса, Тэлбот.

Стыд — еще не самая большая проблема. Хуже всего то, что в отключке я мог проговориться. Что я наплел?

— Я не знаю, что говорил, — произношу я вслух, поднимая глаза на инспектора.

Тот с каким-то чрезмерным рвением хватает со стола ручку и спрашивает:

— Когда?

Нашел с кем откровенничать. Где у меня мозги?

— Я не знаю, что видел, — поправляю себя. — Не помню.

— Ничего страшного. Мы беседовали с твоим врачом. Он сказал, что память может вернуться, но форсировать не стоит. Просто расскажи все по порядку с вашего приезда. Бринн могла чего-то не заметить.

Стараюсь изо всех сил, однако по обреченному выражению лица инспектора Патца ясно, что пользы от меня ноль. В какой-то момент он откладывает ручку и просто кивает под мой бубнеж.

— Ну хорошо, — наконец говорит он, захлопнув тетрадь. — Слава богу, у Бринн наметанный глаз. Подающей надежды журналистке внимание к деталям очень пригодится.

— С журналистикой она распрощалась, — говорю.

— Разве? А стажировка? — удивляется инспектор Патц.

— Какая стажировка?

Смотрю на Регину, которая в таком же недоумении.

— В «Мотиве», — отвечает инспектор. — Знаете, документальное телешоу о преступлениях? Интересно получилось, мы как раз перед этим разговаривали с одной из их продюс… — Он прерывается на полуслове и хмурится, видя мою реакцию. — Ты об этом не знал?

— Нет, — говорю и так сильно сжимаю пальцы на коленях, что костяшки белеют, — не знал.

Глава 23. Бринн

Я облажалась по всем статьям.

Перед родителями, потому что не рассказала им о полученном в школе ударе в висок и о направленном на меня ружье. Все это всплыло во время дачи показаний в полиции, и теперь родители вне себя.

Перед дядей Ником, которому здорово влетело за то, что хранил мой секрет.

Перед Карли, потому что нарушила обещание не ходить к мистеру Соломону. К тому же ей теперь расхлебывать кашу с Рамоном д’Артуро, который считает, что она «позволила ребенку скомпрометировать фирму».

Перед Надей и Мэйсоном, которые обиделись на то, что я умолчала о своей стажировке в «Мотиве».

И еще наверняка перед Триппом, хотя не знаю точно за что — ни на звонки, ни на сообщения он не отвечает. Сегодня с утра зашла в «Луч света» и застала там только Регину, которая еще издалека покачала головой. Даже Эл, похоже, во мне разочарован: стукнул пару раз хвостом по полу, не двигаясь с места.

«Триппа здесь нет», — сказала Регина.

«Он не болен?» — спросила я.

«Физически нет».

«А в остальном?»

«Пусть сам тебе расскажет», — ласково, но твердо сказала Регина.

Сестра — единственный человек, который меня еще как-то выносит. Отсиживаюсь с ней в комнате, пока родители обсуждают с Карли целесообразность продолжения моей стажировки в «Мотиве». Сестра притащила с собой коробку с фокусами и, как в детстве, перебирает ее содержимое, а я лежу на кровати, уставившись в потолок.

— Во всем этом есть плюсы, — изрекает Элли. — По сравнению с твоим теперешним провалом дикпики как-то поблекли.

— Утешительного мало, — стону я, поворачиваясь к окну.

Ожидаю очередную колкость, потому что так сестра обычно подбадривает. Вместо этого она вздыхает:

— Знаю. Мне самой тошно. Бедный мистер Соломон.

К горлу подкатывает ком, глаза щиплет от слез.

— У него на носке была дырка, — говорю, и тут меня прорывает. Уж не знаю, чем мне так запала именно эта подробность, но каждый раз, когда вспоминаю о дырявом носке, слетаю с катушек. Элли обнимает меня сзади, я сворачиваюсь в положение зародыша, рыдая так, что болит буквально все.

— По крайней мере, он прожил долгую жизнь, — всхлипывает сестра, гладя меня по волосам. — Хорошую, долгую жизнь. Наверняка был счастлив. Возможно, оно и к лучшему