– Да, конечно, это всегда было великой…

– Я так и знал. Догадался. Но если они там все такие бедные, как сами говорят, а я им верю на слово, чего ж не верить, хотелось бы знать – кто в этом виноват.

– Видите ли, там никогда…

– Деньги, деньги, деньги, вот где собака зарыта. Все, что им нужно, это наши деньги. Сколько лет они пытались забрать их у нас силком, а теперь, когда забрать кишка тонка, лезут сюда и просят с ними поделиться. Вот и вся история.

Последняя фраза Ричарда добила, хотя предыдущие он счел вполне естественными в устах человека, притащившегося на подобное сборище. Он открыл было рот, чтобы сказать, что с удовольствием обсудит все это попозже, но тут понял, что может с тем же успехом просто убраться восвояси, – и убрался. Впрочем, убрался недостаточно далеко, попав из огня да в полымя, в котором оказалось и вовсе жарко и тесно, ибо тут толпились госпожа Бенда, профессор Радек, госпожа Полинская, госпожа Стржебни, господин Клейн и иже с ними, – всех их он, по всей видимости, видел и раньше, и все они, по всей видимости, даже слишком хорошо знали, кто он такой. Они засыпали его вопросами по-русски – ну разве не восхитительный вечер, разве не изумительно читала эта очаровательная девушка, разве не восстал призрак былой России, разве не очевидно, разве не обнадеживает? Да, отвечал Ричард, восхитительный, изумительно, восстал, очевидно, обнадеживает. Когда он попытался двинуться дальше, выяснилось, что он совершенно затерт среди представителей дореволюционной России во главе с госпожой Бендой.

– Вы сбежали из моего дома не попрощавшись, – заявила она, хлопая глазами, чтобы показать, что на самом деле не сердится.

– Простите, я потом звонил, оставил сообщение, а вы его, видимо, не получили.

– Да еще и похитили прелестную девушку, чьими восхитительными стихами мы только что так наслаждались.

– В них, безусловно, чувствуется дух матушки России, какой она была много веков назад. – Ричард позволил себе сопроводить эту стильную увертку внутренним смешком.

– Неудивительно, что сегодня вы опять оказались здесь, негодный вы человек, а мы-то думали, вы благопристойный женатый мужчина, вечно корпящий над книгами. Ай-ай-ай, доктор Визи. – И так далее.

Уже в самом начале этой жутковатой пикировки Ричард заметил, что Анна озирается во все стороны, кроме нужной, потом она отвернулась и собралась уходить, и у него перехватило дыхание. Ему же пришлось оставаться на месте, чтобы госпожа Бенда могла выжать все до последней капли из того редко выпадавшего отрезка времени, когда она оказывалась вне стен своего дома, в некоем бледном, облупившемся слепке с реального мира. Поэтому он ответил глуповатой улыбкой, понурил голову с деланным покаянием и позволил и дальше обзывать себя негодным человеком, но потом, внезапно, негаданно, все вдруг наладилось, она сказала, что не станет его задерживать, что они скоро опять увидятся, и он нагнал Анну, как раз когда она выходила из зала вместе с Криспином и свитой из ученых мужей. И тут, едва Ричард появился, Криспин проговорил: «Спокойной ночи, Анна, увидимся утром» – и решительно погнал свиту вперед. Будто бы кто-то нарочно… Ричард потерял нить мысли.

– Поздравляю, – сказал он.

– Все прошло нормально?

– Ты выглядела восхитительно.

Они с энтузиазмом поцеловались, впрочем, ни тому ни другой не свойственно было забывать, где они находятся, а находились они в этот момент в своего рода покатом туннеле, соединяющем конференц-зал с внешним миром, туннеле, выстланном предательски-морщинистым дерюжным ковром, на стенах – не первой свежести объявления и выцветающие надписи, а в дальнем конце – закуток, содержащий скрюченную фигуру привратника, неизвестного Ричарду и не отличающегося от прочих смертных ни биркой, ни формой, разве что источающего свойственную его клану злобность. У самой входной двери, внутри и снаружи, маялись без особой надежды четыре-пять детишек с альбомами для автографов и парочка пожилых дам с фотоаппаратами. Они сомкнулись вокруг Анны, правда, надо сказать, без особого рвения.

– Кто? – осведомилась одна из девчушек у Ричарда, как у человека на вид более обыкновенного.

Ричард, внутренне гордясь, как хорошо и быстро нашел выход, продиктовал имя и фамилию Анны. Диктовать пришлось по буквам, потому что по слогам они не успевали записать. Потом он кивнул со всей мыслимой внушительностью. Анна, надо думать, начертала свое имя на протянутых листочках. Они едва глядели друг на дружку, пока пробирались по коридору, – получая толчки и пинки от других пешеходов, спешащих к выходу, но все же умудрились устоять на ногах. И вот наконец они оказались на воле, люди кишели и тут, но по крайней мере не глазели, и только тогда Ричард заметил, что она сняла берет. Он сказал ей об этом, она кивнула.

– Какой сногсшибательный костюм, – добавил он от души. – Наверное, стоил целое состояние. Или ты его из дома привезла?

– Я все это купила на рынке возле дома профессора Леона за девять фунтов. Очень дешево. Я и не знала, что в Англии бывают дешевые рынки. У нас рынок – самое дорогое место. – Голос ее звучал нервически. – Впрочем, ты, наверное, и сам знаешь.

– Да, знаю.

– Я хотела выглядеть так, как, по их мнению, должна выглядеть молодая русская поэтесса. А как тебе мои стихи, Ричард? Понравились?

– Я… был потрясен, – ответил он, пытаясь дать понять, что не может найти нужное слово, – это оказалось нетрудно, потому что он действительно не мог. – Совсем не похоже на те вещи, которые я читал раньше. Другой стиль. Так искренне и прямолинейно. Я совершенно…

– Да, хорошо, спасибо, я страшно рада, очень мило с твоей стороны, но стихи-то хорошие?

– Что тебе сказать? В середине я разрыдался. Я редко плачу над стихами. Я не хотел, чтобы ты меня видела. Я почувствовал…

При мысли, что именно он почувствовал и с какой силой, слезы снова навернулись ему на глаза. Он и не пытался их сдержать, хотя часто гадал, и тогда, и позднее, смог ли бы, если бы постарался. Впрочем, это уже не имело никакого значения, потому что Анна поверила его словам, приняла их за правду, они и были правдой, единственное, чего он не мог выговорить вслух, – что они были не той правдой, за которую она их приняла. Они снова поцеловались и некоторое время не отпускали друг дружку. Потом она сказала:

– Ричард, милый, отвези меня, пожалуйста, домой.

– А ты разве не хочешь…

– Нет, милый, на сегодня хватит. Я должна сесть и подумать.

Не одной тебе есть о чем подумать, угрюмо проговорил он про себя, когда, выполнив ее просьбу, и сам отправился домой. Он встрял, впутался, вляпался, связал себя обязательствами, причем во что именно он встрял и т. д. – это только первый в бесконечном ряду вопросов, конца и края которым не предвидится. Прежде чем обратиться к любому из них, он должен ответить, почему не заявил с абсолютной и непререкаемой твердостью – никак не меньше, – что, по его мнению, стихи, прозвучавшие сегодня вечером, так же плохи, как и все стихи Анны Даниловой, какие ему довелось прочесть, и если и есть в этих новых стихах какое отличие, оно совершенно несущественно. Ричард пришел к выводу, что человек, который сумел бы себя заставить сказать это, пойти на это, был куда меньшим эгоистом, чем он сам, но подружиться с таким человеком он никогда не смог бы, даже если бы и захотел.