– Твой папа что, любит пропустить рюмочку-другую?

– Вот именно, рюмочку-другую. Два его старших брата умерли от цирроза печени, не дожив и до сорока. Если посмотреть в прошлое, обнаружится, что типичное русское застолье заканчивалось тем, что все валились под стол, стар и млад, церковники и миряне, мужчины и женщины, – даже тогда хоть в чем-то существовало социальное равенство. – Голос ее как-то сник, и Ричард подумал, а не приложилась ли и она к бутылке, чтобы собраться с духом перед поездкой, Анна же продолжала: – Так вот, Криспинова жена, он зовет ее Фредди, именно так и пьет.

– Не может быть, – инстинктивно воспротивился Ричард, не сразу вспомнив, что шофер вряд ли силен в разговорном русском.

– Ты, наверное, не видел ее поздно вечером.

– В общем, не припомню.

– Однако со мной она очень мила. Почему она столько пьет, не знаешь?

– Действительно, она же не русская. Я об этом как-то не думал.

Анна нахмурилась:

– Но ведь вы с Криспином наверняка про это говорили.

– Он никогда даже не заикался. Мы не обсуждаем такие вещи, по крайней мере не в таком ключе. Знаешь, мне кажется, чтобы пить, не нужно никаких особых причин. Просто пьешь – и все тут. Хотя, конечно, если спросить человека, почему он пьет, любой, даже твоя совдеповская баба, обязательно отыщет какую-нибудь вескую причину.

– А вот тебя, мне кажется, никакая причина не заставила бы спиться.

Это было слишком похоже на комплимент, или на неудачную потугу на комплимент, и Ричард инстинктивно принялся отнекиваться:

– Я, видишь ли, просто не пробовал пить помногу. Пока не пробовал, но кто знает. А ты?

– Только изредка, но уж тогда… я тебя не обидела?

– О чем ты, конечно же нет. А почему ты спрашиваешь?

– По-моему, ты пытаешься уйти от ответа.

– Это потому, что я англичанин. Но даже англичане иногда называют вещи своими именами, в том числе и очень важные вещи. Вот тебе пример. Важная вещь состоит в том, что мы сейчас здесь вместе.

Ее отклик не оставил ни малейших сомнений в том, что и для нее существуют вещи куда важнее, чем классовое деление и отношение к алкоголю, – по крайней мере, в данный момент. Довольно скоро их объятие достигло той стадии, к которой шофер вполне мог бы проявить недвусмысленный интерес. В отличие от других известных Ричарду особ, она ощутила это или нечто подобное.

– Тебя не пугает, что я русская?

– Что? По-моему, это замечательно. Особенно в моем случае.

– Ну, то есть тебя не пугает, что мы все время будем говорить по-русски?

– Ну, ты ведь пока не говоришь по-английски.

– Бакингем пэлис, роял нейви, стифф аппа лип, нот крикет,[6]– с ужасным произношением прокаркала Анна. – Но я вот что хотела сказать тебе по-русски, – продолжала она на этом самом языке и куда более благозвучно: – Прости, что я так неловко вела себя поначалу. Это я от волнения.

– Я даже не заметил.

– И по телефону тоже. Я боялась, что ты передумал относительно меня или относительно нас с тобой. Ты понимаешь, о чем я? Забудь это, пожалуйста. Забудь, да не все. Бедняга Фредди и правда спивается, причем не от хорошей жизни.

– Вряд ли мне удастся забыть. То, что она спивается. Но пока лучше забуду.

Они сидели, держась за руки, положение для Ричарда необычное. В вихре обуревавших его чувств нашлось место для радости по поводу того, что среди присутствующих нет Корделии. Кроме очевидных причин, у радости были еще и дополнительные: она бы обязательно отпустила какое-нибудь тщательно подобранное замечание, в данном случае, скорее всего, насчет иссушенного наукой ученого, откликающегося на неартикулированный призыв первобытного божества, замечание, несносное именно из-за своей несносности, а не по сути. Мужей ее подруг, но не самих подруг (Гарри Добса, не Пэт), возможно, этот пассаж поверг бы в удивление – до того момента, как они не вспомнили бы, что Корделия, в конце концов, Ричардова жена.

Последний беглый осмотр верхней части шоферского тыла дал успокоительно-отрицательный результат, хотя, строго говоря, загривок, немало способный поведать о любом другом шофере, в его случае не мог даже измениться цветом. Криспин, или, возможно, какой-нибудь его агент, знал, как выбирать шоферов. Ричард чувствовал, что, сидя рядом с Анной, просто излучает человеколюбие. Он редко позволял такому с собой случиться, поэтому не стал себя сдерживать.

В надлежащий момент великий муж, изъятый из своего чертога не призывным гудком, а скорее каким-то астральным или ультразвуковым сигналом, выступил им навстречу. На Криспине Радецки, Королевском Советнике, Привилегированном Члене Коллегии Адвокатов, был неброско-великолепный костюм в серых тонах, дополненный неожиданной темной рубашкой и более светлым галстуком, изукрашенным научно-фантастическими растениями. Ричард разложил все по полочкам: костюм должен внушить важному человеку мысль о внушительности, значимости, богатстве и пр. самого Криспина, тогда как рубашка и галстук должны подчеркнуть, какая он необыкновенно разносторонняя и художественная натура. Ричарду даже показалось, что для усиления последней темы волосы Криспина подросли с последней встречи примерно на сантиметр. Тут он, Ричард, пресек эти размышления, смиренно решив про себя, что любые выводы, достаточно очевидные для его понимания, непременно окажутся ложными. Еще он понял, что по-прежнему сжимает Аннину ладонь, и они одновременно отдернули руки.

– Салют, салют, – проговорил Криспин в своей язвительной, псевдоармейской манере, машисто усаживаясь на переднее сиденье, – впрочем, не настолько машисто, чтобы лишить их возможности полюбоваться его великолепной выправкой, если им вздумается. – Доброе утро, Анна, – усилил он звук, когда закрылись все дверцы, и круто повернулся к ним всем корпусом. – Надеюсь, вы хорошо спали, – продолжал он громко и отчетливо, кивая головой и улыбаясь, чтобы лишний раз показать, что в его словах нет ни тени презрения или национализма.

– Спасибо, – по-английски ответила Анна.

– Не за что. – Криспин одобрительно кивнул и после короткой паузы обратился к Ричарду, сидевшему прямо за ним: – Боюсь, путь не очень близкий.

– К кому именно мы едем?

– Всего-навсего к старине Стивену.

– К тому самому Стивену…

– Подобный тип скорее повесится, чем станет жить где-либо, кроме Хэмпстеда. Чтобы все думали, что его семейство обреталось там со времен Тюдоров, знаешь, в каком-нибудь дурацком замке с бойницами, рвами и прочей белибердой. Что касается меня, я, честно признаться, не хотел бы жить нигде, кроме как здесь или поблизости. Знаешь, чем дольше я смотрю на Лондон, тем сильнее убеждаюсь, что в нем существуют два совершенно разных вида человеческих существ – те, кому место к северу от Парка, и те, кому место к югу, и с места они не сойдут. Кстати, развивая ту же тему, – продолжал он в том же стиле штабной столовой, – я заметил, что вы с нашей гостьей сильно привязались друг к другу. Я надеюсь, что ты станешь действовать с должной осмотрительностью, при том что это, разумеется, абсолютно не мое дело.