— Что именно там странного? — спросил я.

— Не знаю. Не могу точно сказать. Как будто ощущаешь какой-то запах, но не можешь определить, что это. — Вы пугаете меня, — сказал я.

— Не волнуйтесь. Возможно, все гораздо проще, чем кажется.

— Я верю вашему чутью. Она вздохнула:

— Тобиас Толлрайт представил данные аудиторской проверки. На него можно положиться. Если бы что-то было не так, он заметил бы это.

— Не спугните кредиторов, — взмолился я.

— Их интересует только будущее — возврат их денег. То, что тревожит меня, — она перешла на полушепот, — в прошлом. Теперь я буду думать об этом перед тем, как заснуть, удачные решения часто приходят в голову ночью, во сне.

Я пожелал ей плодотворных сновидений и, сидя в своей заливаемой дождевыми струями машине, понял, как мало у меня знаний, чтобы ответить на те вопросы, которые встают один за другим. Приходится во многом, слишком во многом полагаться на Тобиаса Толлрайта, Маргарет Морден и Юнга (Аттли).

Мое дело — живопись. Я хотел заниматься своим делом.

Меня тянуло к нему с неодолимой силой, рождаемой сплавом воображения с физическим стремлением почувствовать в своих руках краски. Такое состояние овладевало мною всякий раз, когда возникший замысел казался достойным осуществления: таинственное, необъяснимое побуждение не давало мне покоя, побуждение, которое можно назвать творческим началом. И неважно, стоил ли результат того, чтобы стремиться к нему, или нет.

В хижине меня ждал мой старый друг мольберт и новые краски, привезенные из Лондона, и мне пришлось сурово напомнить себе, что необходимо сделать еще два телефонных звонка, прежде чем зажигать новую лампу (купленную в магазине для туристов) и готовить к утру холст.

Натянуть ткань на подрамник. Три раза загрунтовать гипсом, чтобы получилась хорошая поверхность, дать грунту высохнуть. Затем положить на него серую краску, смешанную с титановыми белилами. Набросать рабочие эскизы. План. Сон. Мечту.

Я позвонил матери.

Айвэну не стало лучше, но не стало и хуже. Он согласился переговорить с какой-то женщиной или с кем-то еще о спасении пивоваренного завода, но по-прежнему хочет, чтобы я действовал от его имени, пока сам он не соберется с силами.

— Хорошо, — сказал я.

— Больше всего сейчас беспокоит нас Сэртис, — сказала мать.

— Сэртис? А в чем дело?

— Он ведет себя как параноик. Он бесит Пэтси. Впрочем, ее бесит все, что угодно. Я хочу, чтобы ты вернулся сюда, Александр. Ты единственный, кто никого не запугивает и не третирует.

— А Пэтси разве третирует и запугивает Айвэна?

— Да, ужасно, но он не может этого понять — или не хочет. Он сказал Оливеру Грантчестеру, что намерен сделать приписку к своему завещанию, а Оливер, кажется, сообщил об этом Пэтси, и та теперь настаивает, что должна знать содержание этой приписки, но Айвэн и мне ничего не говорит. Ах, дорогой мой, как все это тяжело для Айвэна! Пэтси, в сущности, живет здесь, она то и дело вертится возле Айвэна.

— А Сэртис? Почему ты назвала его параноиком?

— Он утверждает, что его повсюду преследует какой-то бритоголовый субъект. — Что? — спросил я севшим от удивления и неожиданности голосом.

— Я знаю, это чушь и бред. Никто больше, кроме Сэртиса, не видел этого бритоголового. Сэртис говорит, что бритоголовый исчезает, когда он, то есть Сэртис, оказывается в окружении других людей. Пэтси очень зла на него. Я так хочу, чтобы они не торчали все время в нашем доме. Айвэну нужны покой и тишина. Возвращайся, Александр, прошу тебя.

Голос матери звучал непривычно, так много мольбы было в нем. Слишком многие люди хотят слишком многого. Я понимал, что им нужен кто-то, чтобы решать их проблемы, — проблемы Айвэна, моей матери, Тобиаса, Маргарет, даже моего дяди Роберта, — но я не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы делиться ими со всеми этими людьми.

Я хотел заниматься живописью.

— Я скоро вернусь, — сказал я матери.

— Когда?

О небо, подумал я и промямлил:

— В среду ночью. Потом я позвонил Джеду.

— В замке страшный переполох, — сказал Джед.

— Из-за чего?

— Энди, юный внук Роберта, удрал с «Золотым кубком короля Альфреда».

Я не удержался от смеха.

— Да, разумеется, — сказал Джед. — Я так и думал, что это очень смешно.

— Но как все это случилось?

Оказалось, что вскоре после возвращения Роберта и его гостей в замок на шотландский вечерний чай с горячими лепешками и кое-чем покрепче неожиданно, без предупреждения, явилась с новым визитом Зоя Ланг и привезла с собой эксперта по драгоценным камням. Ей не давала покоя мысль, объяснила доктор Ланг, что данная ею оценка кубка короля Альфреда была неполной.

Роберт, доктор Ланг, ювелир и гости все вместе вошли в столовую, так сказать, в поисках истины.

Из буфета извлекли картонную коробку и вынули из нее копии томов Диккенса, потом черную кожаную коробочку, раскрыли ее и... ничего не увидели внутри, на белой атласной подкладке.

Мой кузен Джеймс, успевший проводить семью до Глазго и вернуться обратно в замок, сразу же заявил, что спустит шкуру со своего старшего сына, ибо исчезновение кубка — дело рук Эндрю, но космический страж в этот момент был недосягаем для отца, так как ехал со своей матерью в школу закрытого типа, а в машине у матери телефона не было.

— Я приехал к Самому по делам поместья, — сказал Джед, — и слышал, как эта старая леди в довольно резкой форме говорила сэру Роберту, что ему нельзя доверять рукояти шпаги принца Карла-Эдуарда, раз уж он не в состоянии уберечь менее ценные вещи от собственного внука, а не то что от грабителей, и Сам вполне добродушно соглашался с ней, отчего она только еще больше сердилась. Во всяком случае, после ее ухода Сам велел мне позвонить тебе и спросить, стоит ли волноваться из-за Эндрю.

— Нет, не стоит.

Вздох Джеда был наполовину усмешкой.

— Я сказал Самому, что ты увез из замка одну из его старых больших сумок из охотничьей комнаты, и он весь так и просиял. Но из-за чего весь этот сыр-бор? Говорят, «Золотой кубок короля Альфреда» — приз победителю скачек. Только и всего. Он действительно такой дорогой?

— Кому как, — сказал я. — Кубок золотой. Для богатого он лишь дорогая игрушка, а для вора — приманка, ради которой он готов на убийство. Ну а если ты не богач и не вор, а нечто среднее между первым и вторым, то на одной чаше весов оказывается твоя жадность, а на другой — риск.

— А что этот кубок для тебя? Для Самого? Для сэра Айвэна?

Не дождавшись ответа, Джед почти крикнул в трубку:

— Ал, куда ты пропал?