Ленинградское отделение Союза писателей как раз готовилось к съезду молодых. Молодыми считались авторы не старше тридцати пяти лет. Но иногда приглашали и сорокалетних.

В писательский дворец мне уже приходилось захаживать. Первый раз я туда попал с выставкой приятелей из Ленинградского клуба карикатуристов.

Дворец был – будь здоров! Принадлежал одному из отпрысков богатого рода Шереметьевых. Если перед Литейным мостом свернуть с проспекта налево, на улицу имени революционера Воинова, то сразу за коротким переулочком вырастало это здание. Парадный вход находился в переулке, но по отечественной привычке был заперт. При мне открывали только его только один раз, когда выносили гроб с писателем Федором Абрамовым. Но о том, как я нес гроб с советским классиком, расскажу лучше в другой раз.

Со стороны Невы Дом писателей поражал строгой красотой линий. Он и теперь поражает, но находится уже не в писательских, а в буржуйских руках. На моей памяти во дворец писатели всегда входили с улицы Воинова. Дверь была узковата, за дверью в будочке сидел дежурный цербер – сердитый мужчина из отставных вояк. На первом этапе моего проникновения в советскую систему я туда и попасть без блата не мог.

Миновав охранника, можно было спуститься направо по ступенькам в полуподвал, где располагался гардероб. За гардеробом – туалет. Далее снова следовало подняться по мраморным ступенькам. Вы оказывались между парадными дубовыми дверями и роскошным зеркалом. В нем искривленно возникала ваша вовсе не аристократическая одежонка. Перед дворцовой закругленной лестницей стоял, криво сработанный в полтора роста, гипсовый памятник Владимиру Маяковскому. Поэт, видимо, олицетворял победу пролетариата над правящим классом. Можно было и дальше подняться по все более и более роскошной лестнице в актовый зал, окруженный всяческими гостиными. Сведущие могли проникнуть направо в потаенную дверь. За дверью находилась великолепная бильярдная. Можно было свернуть в ближайшую дверь направо и войти в ресторан, состоящий из двух залов. Один открывали для банкетов, другой работал ежедневно. Стены его были отделаны резными дубовыми панелями. Половину одной стены занимал витраж с гербом Шереметьевых. В окно видна была Нева, на противоположном берегу виднелся крейсер «Аврора». Из ресторанной залы был проход в бар.

Я описал, так сказать, увеселительную часть дворца. Имелась и деловая. От входа лестница поднималась вверх. Справа на втором этаже находилась иностранная комиссия и, кажется, бухгалтерия. Между этажами расположилась очень приличная по составу библиотека с читальным залом. Поднявшись выше, можно было оказаться в предбаннике руководителя организации и его партийного куратора. Некоторое время такую роль исполняла поджарая и властная, впрочем, вполне вменяемая и симпатичная женщина по имени Воля. Воля Николаевна. Начальником организации при мне был поэт Анатолий Чепуром. В чем заключалось его руководство, сказать теперь сложно. Пройдя по загогулинам коридора, можно было добраться до большой дворцовой комнаты. Это был Клуб молодых литераторов. За столом сидел одноглазый фронтовой поэт Герман Гоппе, человек эмоциональный, нервный, хороший. Возглавлял комиссию Союза писателей по работе с молодыми литераторами поэт-песенник Вольт Суслов. Человек тоже замечательный, фронтовик. Комната клуба соединялась дверью с Мавританской гостиной, украшенной арабской резьбой. Здесь сидели так называемые референты. С некоторыми из них я позднее подружился. Чем они занимались, понять было совершенно невозможно.

Вскоре мне разрешили записаться в библиотеку. Там я проводил много времени.

У Германа Гоппе помощником трудился рыжеволосый и рыхлый на вид поэт Саша Петров. Появившись впервые в Доме писателей и ища зацепку, я угостил Петрова в баре водкой, после чего тот согласился взять на рассмотрение папку с моими рассказами. Я несколько месяцев ждал, пока Петров их прочитает. Но поэт про папку забыл. Пришлось его снова вести в бар. Но это бы не помогло, если бы не звонок Леонида Хаустова. Тот, оказывается, входил в правление и вообще обладал почти мафиозной силой. Многие поэты его ненавидели.

1979 год. Участники недавно созданного Клуба молодых литераторов летом проехались по Ленинградской области на машинах. Это была официальная колонна – поэты читали трудящимся стихи и мешали трудиться. Удалось даже выступлениями заработать некоторую сумму денег, которую собирались потратить на клубные нужды. Но поэт Петров, казначей, их пропил. Герман Гоппе, отругав подчиненного, стал поэта спасать. Меня и еще нескольких попросили написать заявление на предоставление материальной помощи в размере пятидесяти рублей. Хотя я с семьей еле сводил концы с концами, но для литературной карьеры было ничего не жалко. Полученные деньги я передал поэту. Тот поблагодарил кивком и тут же отправился в ресторан писательского дворца. Затем Петрова просто выгнали, и его место занял поэт Сергей Ковалевский. Он недавно то ли закодировался, то ли подшился. Поэт проявлял старательность на службе у Гоппе и Союза писателей. Был Ковалевский довольно крупным книжным спекулянтом – ему продавали книги и бедные начинающие вроде меня, и довольно известные, члены Союза писателей, когда не хватало денег для визита в ресторан с шереметьевским гербом.

Так в конференции молодых писателей Северо-Запада я поучаствовал и добился определенного успеха. Руководители семинара, писатели Слепухин, Семенов-Спасский и Самуил Лурье, отметили напор моей прозы, знание материала, умение писать диалог. Кроме всего прочего, газета «Смена» неожиданно опубликовала несколько моих стихотворений. Их из груды предоставленных Клубом литераторов выбрал сам главный редактор Селезнев. Спустя годы этот Селезнев стал спикером буржуазной Государственной думы от КПРФ. А теперь куда-то пропал.

К лету 1980 года я окончательно расстался со спортом. То есть перестал получать зарплату на объединении «Светлана», где был оформлен маляром третьего разряда в вычислительном центре. На самом деле прыгал я за «Светлану» и общество «Зенит» в высоту, что делал последние пару лет со все меньшим энтузиазмом. Я еще мог бы протянуть в «малярах» какое-то время, но хотелось самому уйти с гордо поднятой головой. Тем более конференция одобрила мои опусы. И скорый литературный успех виделся не за горами. Я разослал рассказы в несколько московских молодежных журналов и нетерпеливо ждал благосклонных ответов.

Летом 80-го мне вдруг выпала новая радость – творческая командировка на Дальний Восток. В советские времена была такая практика: дабы молодой автор не тратил свои дарования на бары с ресторанами, где расходовал свой талант на алкоголь и, возможно, женщин сомнительного поведения, его отправляли куда подальше. Добровольно, понятное дело, предлагали съездить куда-нибудь далеко и посмотреть, как живет народ. Толпы литераторов летали на строительство Байкало-Амурской магистрали, затем писали восторженные стихи. И эти стихи, очерки, рассказы публиковались большими тиражами, принося литераторам стартовый карьерный капитал и просто приличные гонорары. Можно было написать заявление о том, что собираешься изучать проблемы экологии. Или поехать по местам исторических комсомольских строек. Клуб молодых литераторов курировал областной комитет комсомола. Я уже вышел из комсомольского возраста, да и в комсомоле фактически не состоял. Тем не менее я отнес заявление Володе Ивченко, который отвечал у них за литературу, и в августе месяце вместе с поэтами Шестаковым и Ковалевым улетел в город Хабаровск.