– Мы, молодые сотрудники госбезопасности, не хотели душить музыку, которую сами любили, хотя старшие товарищи нам очень рекомендовали это. И тогда я придумал рок-клуб. Мы, конечно же, присматривали, отслеживали работу наших идеологических противников – а она была! И ЦРУ, и сионистские организации. Я считал, что молодежь должна иметь выход своей энергии. И не надо все запрещать! Одним словом, если бы я все тогда не придумал, то теперь был бы не полковником, а генерал-полковником в отставке!

В конце интервью Кошелев-Коршулов очень точно пропел битловскую строчку: «Ши лавз ю е-е-е!»

Работники рок-клуба Михайлов, Гуницкий и Слободская всегда говорят, что КГБ ничего не организовывал. Будто бы те стараются приписать лавры создания исторической организации Литейному, 4, а это не так…

Точно знаю одно: это не Владимир Рекшан организовал Ленинградский рок-клуб. Что тут правда, а что выдумка, мы, возможно, не узнаем никогда. Но обычно истина находится в равном удалении от противоположных высказываний.

Вот недавний сюжет, но имеющий прямого отношения к началу 80-х. Позвонил мне как-то знакомый журналист с телеканала НТВ и сказал:

– Нам тут за ненадобностью передали из архива КГБ-ФСБ пачку фотографий. Не мог бы ты их прокомментировать. Это фотографии рок-клубовские.

Я согласился. Мы встретились возле Зимнего стадиона, где в 88-м состоялся знаменитый 6-й фестиваль Ленинградского рок-клуба. Его хотели прикрыть, но юный Борзыкин встал во главе колонны и направил ее в сторону Смольного. Партийная власть испугалась, и концерты на Зимнем стадионе разрешила… Снимая передачу, меня посадили на скамейку напротив Манежа, протянули пачку фотографий и попросили прокомментировать.

На части фотографий были зафиксированы лица публики 6-го фестиваля. Они собирались группами, готовясь к демонстрации. А их, видимо, из кустов, снимали агенты государственной безопасности. Вторая половина фоток оказалась более ранней. Снимались они за кулисами и на сцене концертов на Рубинштейна, 13. Чувствовалась непрофессиональная рука фотографа. Щелкал явно кто-то из своих. Некоторые фотографии оказались подписаны. На оборотной стороне уточнялось: «Гомосексуалист». Другое лицо комментировалось так: «Курит анашу». А вот фотография юного Каспаряна из великой впоследствии группы «Кино». Переворачиваю фотку и читаю: «Акопян»!

Все в этом мире сосуществует по законам диалектики. Закона единства и борьбы противоположностей никто отменить не смог.

Прогрессивная общественность продолжала толпиться в «Сайгоне», в близлежащих заведениях общественного питания и скверах. С появлением рок-клуба процент меломанов в данной тусовке значительно увеличился. Стыдно вспомнить, но я регулярно проводил время в районе перекрестка Невского и Владимирского.

А какие там начали появляться типажи! Чего стоит один Вова Сорокин! Накануне смерти Брежнева это был миловидный бойфренд разных прохожих девушек. Он просто радовался бытию, но мог и усилить радость с помощью сухих вин. Он явно вносил позитив в отчасти депрессивную атмосферу «Сайгона». Сорокин – человек изобретательный. Окружили его с приятелем однажды в сквере хулиганы, а он схватил главного и закружил в вальсе – хулиганы плюнули в сердцах и отвалили… Затем его, как часто бывает, понесло, и Вова изобрел гениальный способ добычи этих самых вин, а также водок и селедок. Он даже меня подбивал, но, воспитанный на благородных идеалах де Кубертена, я, вздрогнув от стыда, отказался.

Всякую субботу бойфренд Сорокин, надев хорошую рубашку и нагуталинив штиблеты, поднимался с букетиком гвоздик на один из этажей ресторана «Москва». Богемный «Сайгон», собственно говоря, являлся всего лишь филиалом ресторана. В «Москве» всегда по субботам веселились свадьбы, и бойфренд веселился вместе со всеми. На всякой вечеринке подобного толка одна половина всегда еле знает другую. И через некоторое время Вова уже стал руководить свадьбами, оттесняя нанятого тамаду. Дело тотального веселья пошло в гору. Вот если б только не глухонемые. Как-то, не разобравшись, Сорокин внедрился на свадьбу глухих с немым, был разоблачен и, как говорили злые языки, побит.

Я частенько якшался с Сорокиным, отличавшимся эрудицией и бойкой речью. Одно время я жил в лесной избушке за Териоками и, если задерживался в городе и опаздывал на пригородный поезд, то просился на ночевку к друзьям-собутыльникам. В тот вечер таким другом оказался Сорокин. Он долго терзал меня, таская по осенним сырым улицам. Ему все не ехалось домой, где его ждала тихая жена и дитятко. Вова звонил каким-то девушкам. Его отбривали, он звонил другим и снова получал отказ. Устав от вина и шатаний, я взял инициативу в свои руки.

– Значится так, – обратился я к товарищу с настойчивым предложением. – Знаю одну молодую женщину, которая примет нас. Только по определенным обстоятельствам я не могу звонить сам. Наберу номер, и ты скажешь, что со мной.

– А как зовут человечину? – обрадовался Сорокин.

– Ее зовут Таня.

Мы стояли в телефонной будке. Я набрал номер и протянул товарищу трубку. На том конце ответили. Сорокин с новым энтузиазмом стал кадрить женский голос и напрашиваться в гости.

– Таня! – кричал он. – Вам когда-нибудь выпадал случай счастья побывать в объятиях человека…

Тут речь Вовы прервалась. Мне пришлось совершить мотивированную подлость, и она сработала. Тихую жену Вовы звали Таня. И я набрал его домашний номер. Таня, поняв, что ее кадрят по ошибке, хоть и тихо, но безапелляционно заявила в приказном тоне:

– Или ты приедешь – можешь с Рекшаном – через полчаса, или я не открою дверь!

Мы приехали, и я, наконец, заснул по-человечески.

Куда нас с Сорокиным не заносило! Однажды поехали в Дом композиторов слушать Курёхина. А после сидели в тамошнем ресторане. Постепенно все «сливки» сомнительного общества стали пересаживаться за стол к какому-то крупному дядечке, угощавшему публику. Постепенно и мы пересели. Дядечка оказался главным городским геем, и я ему после дал в рыло за Сорокина, на которого он стал накладывать руки.

Последний период советского государства породил большое количество персонажей вроде Вовы Сорокина. Потом время резко изменилось. То, что первоначально казалось частью богемного карнавала, для многих обернулось болезнью. С Владимиром я периодически встречался. Он выглядел неважно. Но напоследок подарил мне историю, в которой скрыт особый философский смысл. Она имеет отношение уже к петербургским временам, но корнями уходит в советский Ленинград.

Как-то в начале нулевых Вова вышел на улицу имени поэта Маяковского и направился в сторону улицы имени поэта Жуковского. Рядом семенила афганская борзая Сорокина, которая то писала под пыльными деревцами, то какала. У стены напротив обписанного борзой деревца стоял низенький господин в темных очках. На господине был летний костюм хорошего покроя и мокасины. Несколько пообтертая шевелюра что-то такое Сорокину говорила. Он вспомнил о клубе «Ливерпуль», находившемся через дом на углу, и картинку над входом – копию обложки с раннего альбома Beatles. «Ну да, – мрачно подумал бывший бойфренд, – опять битломан-фанатик отирается». Сорокин еще не пил даже пива, и душа томилась в сомнении. Проходя мимо господина, Сорокин хлопнул стоявшего по плечу и с веселой угрозой проговорил: