Утром Зураб ушел на учебу. А Маша, собрав вещи, покинула дом Ристави, не оставив даже записки.

Вечером она уже была у бабушки.

Она думала, что забыла дорогу к тому дому. Но ноги сами привели ее к нему. И вот она стоит в знакомом дворике и смотрит, задрав голову, на окно, у которого когда-то проводила многие часы. Она ждала Дато! А Зура рисовал ее. Или, чтобы развлечь, читал вслух свои рассказы. Он думал, что она слушает его. На самом же деле Маша была так глубоко погружена в свои мысли, что не улавливала смысла историй. Она и слова-то не всегда разбирала. Но голос Зураба ее умиротворял, вот она и не прерывала его.

Нерешительно помявшись, Маша прошла к лестнице, ведущей на второй этаж. Шагнула на ступеньку. Но тут же замерла. Стоит ли подниматься, стучать в дверь, встречаться с Зурабом?.. К чему эти эксперименты над собственной психикой? Проверка на смелость? Она уже доказала себе, что прошлое не держит ее в плену, переехав в Тбилиси. Так, может, этого достаточно?

«Нет, — возразила себе Маша. — Недостаточно. Я чуть не умерла от разрыва сердца, увидев Давида. Значит, все еще до конца не избавилась от оков воспоминаний. Все равно что разрубила цепь, но наручники остались на запястьях. Они уже не сковывают движения, однако мешают ощущать себя полностью свободной…»

Она поднялась по лестнице и постучала в дверь.

«Хорошо бы его не было дома! — промелькнула трусливая мысль. Но Маша отогнала ее, решительно сказав себе: — Если Зураба нет, приду еще!»

— Кто там еще? — донеслось из-за двери. Маша не узнала голоса. Он был грубым и хриплым. — Я никого не жду, так что катись к черту, кто бы ты ни был!

— Извините, мне нужен Зураб, — ответила она.

Дверь распахнулась через считаные мгновения.

— Надо же, не ошибся… — проговорил Зураб, выросший на пороге. — И голос действительно твой.

— А я тебя не узнала… — выдавила из себя Маша. — По голосу. Раньше он был другим.

— Раньше и я был другим.

И посторонился, давая Маше пройти.

Она вошла в дом. Первое, что бросилось в глаза, это бутыль на столе. Она была запотевшей, значит, Зураб только достал ее из холодильника. Собрался выпить, а тут незваные гости.

— Я недавно с работы, — сказал Зура. — Вот поужинать сел…

И это ужин? Поллитра водки и три огурца, брошенные рядом с бутылкой?

Маша перевела взгляд на лицо Зураба. Оно было не одутловатым, как у конченых алкоголиков, но помятым. Если бы Маша не знала точно, что он пьет, все равно бы заподозрила.

— Что, не похож я на того паренька, которого ты помнишь? — спросил он без всякого смущения. Похоже, Зурабу давно наплевать на то, что о нем думают.

— Не очень…

— Ты тоже изменилась, только голос прежний.

— Постарела, знаю.

— Нет, я не об этом.

— А о чем?

— Словами трудно описать. Сейчас покажу. Сядь.

Она опустилась на диван, а Зураб присел возле стола и выдвинул коробку, стоящую под ним. Порывшись в ней, достал альбом для рисования. На его обложке была изображена бабочка-махаон. Маша помнила этот альбом. В нем Зура рисовал ее, когда она сидела на подоконнике и ждала Давида.

— Смотри! — Он раскрыл альбом на середине, и она увидела свой портрет. — Вот какая ты была.

— Молоденькая.

— Подожди, сейчас я покажу тебе, какая ты стала… Конечно, если у меня получится.

Он снова бросился к коробке и на сей раз выудил из нее карандаш.

— Позволь? — Он попросил у нее альбом. Маша отдала. — А теперь сядь, как тогда, на подоконник.

Она послушалась.

Зураб начал рисовать. Раньше он делал это быстро и легко. Рука парила над бумагой, словно в ней смычок, а не карандаш. Несколько десятков взмахов, и на листе уже готовый рисунок. Теперь некогда любимое занятие давалось ему с трудом. Пальцы плохо слушались. Карандаш выскальзывал. А руки двигались так, будто Зураб пилит дрова. Маша подумала, что у него ничего не получится.

— Может, бросишь это дело? — подала она голос. — Ты же ужинать хотел.

— Нет, я почти закончил. Минутку.

Прошло чуть больше минуты, и Маша наконец услышала довольный возглас:

— Готово!

Она спрыгнула с подоконника и подошла к Зурабу. Он протянул ей альбом.

— А ты по-прежнему прекрасно рисуешь, — не сдержала удивления Маша. Да, штрихи стали грубее, линии не такие плавные и уверенные, как раньше, и все же портрет получился превосходный. В женщине на нем можно было безошибочно узнать ее.

— Как говорится, мастерство не пропьешь, — хохотнул Зура. — А теперь видишь разницу?

Маша пролистала альбом до середины и посмотрела на портрет, нарисованный два десятка лет назад. Разница между ней тогдашней и теперешней была едва уловима, но она имела место быть.

— Я стала старше, и это заметно, — сделала единственный логичный вывод Маша.

— Возрастных изменений здесь не видно. Я не прорисовывал морщинки…

— Тогда не знаю.

— В лице этой девушки, — он ткнул в портрет двадцатилетней давности, — надежда. В твоем нет.

— Это легко объяснимо. Тогда я ждала Дато и надеялась на то, что он вернется. Сейчас же я просто смотрела в окно, не надеясь и не ожидая.

— Ты на жизнь сейчас так смотришь. Понимаешь?

— Это нормально, я стала старше, — начала раздражаться Маша, не понимая, к чему он ведет.

— Возраст ни при чем. Я видел восьмидесятилетних с такими лицами, как у тебя в семнадцать.

— И почему ты не спросил у них телефон пластического хирурга?

— Ты опять про морщины и прочую лабуду. Я тебе про внутренний свет. Некоторые и в старости продолжают гореть. А ты погасла.

Слышать это было обидно, и Маша с вызовом спросила:

— А ты?

— Я не просто потух — обуглился.

Он швырнул альбом на кровать и сделал решительный шаг к столу. Взяв бутылку, открутил крышку и налил в стакан водки.

— Тебе не предлагаю, она отвратительная, — бросил он, перед тем как шумно выдохнуть. И Зура опрокинул в себя водку. — Гадость, — прохрипел он и захрустел огурцом.

— Зачем тогда пьешь?

— Чача кончилась. Виски не по карману. А вино и пиво на меня сейчас не подействуют. Кстати, есть «Кахетинское». Будешь?

— Нет.

— Да ладно тебе, Маша! Выпей стаканчик. Расслабишься хоть.

— Да я не напряжена.

— Тогда ты изменилась еще больше, чем я думал. Явиться к мужчине, которого ты бросила двадцать лет назад, и не волноваться?.. На такое только робот способен.