как

сладкий леденец…

И вот пришли.

1 Виртуозный оборот, завершающий построение.

2 Итальянское слово tut означает «всё». Его пишут в партитуре оркестровых произведений тогда,

когда после прозрачного звучания отдельных групп оркестра, отдельных, может быть, солирующих

инструментов, вступает весь оркестр полностью, создавая впечатление торжественности и мощи.

3 Кошачий концерт.

101

…между тем Александр, доктор Жабинский сидел дома, – вы не ошиблись -

доктор Жабинский, а не друг, профессор Антонио – и читал про, так называемых,

йенских романтиков (удружил друг-профессор, чтоб не скучно было). Он уже

несколько раз звонил другу Антонио, и всякий раз ему отвечали, что того нет

дома. Доктор расстраивался, раскалялся всё больше, ходил по квартире, пугал

кошку, спрашивал у неё: «Ну и где он? И где он? Где они?», и инстинкты давили

уже во взрослом теле его всякие разумные обоснования. Ах, Софи… романтики

спасают не только профессоров…

Луна глядела в окно. Она была круглой и старой. Уже сегодня она пойдёт на

убыль, чтоб стать снова молодой, и тогда её снова будут называть месяцем.

Они выбрали диван…

«Доктор с Франческиной на диван…»

«Гумберт Мурлыка на диване…»

«и лакеи, и монокли, и ми-ми-ми, и потрогать, и пощупать, и на диван…»

Ого-го! Фантазия разыгралась!

«…раковина такая, такая морская раковина, всасывает всё, без остатка,

нервно-бело-розовыми створками. Ложе Афродиты!..»

Ого-го! Фантазия разыгралась!

Они выбрали диван… в углу, меж Арлекином справа, с одной стороны, и

Коломбиной слева, с другой стороны, и Пьеро, в центре, прислонённого к

подушке дивана, будто он был какой-нибудь плюшевый или пупсовый…

амурчик, с оладьевыми ладошками, на коленках перед Психеей.

Луна здесь лишь слабый отблеск от стеклянных шкафов вокруг, с куклами в

них, и, поэтому, началось…

– Ушишя ше шишло Шу-шеш, Шу-шеш–ш-ш! Ушишя Шу-шеш, Шу-шеш-ш-ш!

Запахи, запахи кожи, тряпичной мишуры, дерева, клея, лака, пудры; дуновения,

дуновения восхищали воздух, и тот, развлекшись, порывчиками, трогал, гладил и

щекотал; и прижимались друг к другу, и, поэтому, началось…

– О, только б огонь этих глаз целовать.

– Душеш, Душеш…

– Я тысячи раз не устал бы желать.

– Душеш, Душеш…

102

Он – этот ветер Шу.

– Всегда погружать мои губы в их свет –

Прижимались, прижимались…

– В одном поцелуе прошло бы сто лет.

При-жи…

Луна вдруг, будто кто-то открыл шторы, вспыхнула, вспыхнула, чтоб

прояснить этот невнятный – «прошло бы» – коньюктив.

– Аз, Буки, Веди…

– Глаголь…

– Ещё один божественный день…

…как кому, как кому? – кому и луна, как день, а кому и солнце, как, простите,

ночь утраченной невинности.

Ещё один божественный день, – говорит Винни. Кто это? Это из писателя

Беккета. Да кого там только не было! Кого только не навырезал, как было сказано,

кукольник-папа.

– Начинай, – говорит Винни, – начинай, новый свет, новый день.

– Зачем вы меня обижаете? – говорит тот, из шинели которого мы все вышли,

и гусиное перо в скрюченных пальчиках… бьётся, подобно жилке на виске у

дымчатой коровы… ах, у кого она (жилка), простите, не бьётся, когда ведут на

убой?

Кого там только не было: от Гомера и Гесиода , как уже сказано… до Гарика.

Мир, сам по себе – не такой яркий, как мир живописи, как мир слов в

литературе, как в театре, как мир звуков в музыке – как в искусстве. В мире всё

сфумато1 для глаза, для глаза простого, неискушённого, как сказано. Поэтому,

простому глазу ближе серые слова, серые краски, серая музыка, чтоб, как

сфумато, чтоб в глаза не било.

Ну что ж: – е2, как говорится, е4!

1 итал. sfumato – «нечеткий» , «размытый» , «затушеванный»

103

…но луна, луна вот вспыхнула, вышла из-за тучи, и поползли слухи.

Как там у нас с Яковом Эммануиловичем: травы шепчут камням, камни шепчут

ручьям?..

Что могут травы нашептать камням?

Нашептать могут, что двое катались по траве.

– И что? – зашипят камни.

А то, что любую историю можно сочинить… если уж вдвоём катаются по

траве. Любовь, разлука, страдание, хи-хи-хи.

А вот уже и втроём катаются по траве… можно сочинить про жизнь втроём.

Пошленько! но общество потерпит… не потерпит?.. разврат?.. не такое терпела.

Чертополох шепчет Мелиссе слова про любовь, а та, влюблена в Лютика,

шепчет, а Лютик шепчет шизонепетке многонадрезной, а те, все хором,

шизонепетки, все хором, овевают любовным шопотом стремительных

колокольчиков, а те, звонкие, ветреницам шепчут «люблю», «целую», мол. Сами

ветреные…

– это ше-же всеобщ-ш-шая любофьфь-фь!.. – это так шепчут (шутят) у нас

камни. Неуклюже. Шутят ли?

– При чём здесь всеобщая любовь? – Да это так, чтоб выйти, куда бы попрямее.

Это поэтический беспорядок…

– Вы хотите сказать, бардак? – зашептал ручей. Они могут зашептать – ручьи -

такое!

Шептала Комолая Корова на ухо Попугаю…

И Попугай шептал на ухо Комолой Корове…

И Голубь шептал Голубке…

И Голубка шептала Голубю…

И пес шептал на ухо своей подружке, и Селезень говорил Утке, и деревья

шептали Ветру: "Ну где это видано, ну где это видано, где это видано?" – и цветы

смущались и лепетали…

– спаси и сохрани жениться на ней…

– ведь есть закон, старый закон…

– голубь с голубкой, селезень с уткой, птица с птицей, а кот с кошечкой…

«А корова с коровой», – как бы констатировал (пять с плюсом!), простите,

печальный Полосатый Кот…

– «Un tipo tan chiquito… Такой сопливый и уже с усами!», – обиделась

нипадецким оксюмороном Комолая Корова.

– Такая большая тётя и без лифчика1, – продолжал печаль кот.

1 Всё это можно прочитать у фантастичнейшего Жоржи Амаду.

104

О сколько было крика и слёз!

Нет ли тут какого-нибудь тайного смысла, намёка?

Словом, слухи, слухи, шепотки… зато какие пересечения… все мои любимые;

кто знает, придётся ли ещё?

Словом, слухи, слухи, шепотки. До шепотков ли сейчас, до слухов ли? Не надо

прислушиваться к чужой зависти-злобе…

f2 – f4!

Цифирки эти и буковки, любой юный шахматист знает – значат они начало и

«вперёд!» к победе. Королевский, как говорится, гамбит. С жертвами, но

вперёд!… А без жертв, ну какая победа бывает? Вот тебе пешка, bite shön, бери, и

слон, gern geschehen, вот моя кровь, мой дух… зато уже там, ты там, куда и боги,

оставив перуны свои и сандалии, срываются, валятся и падают, как в волчий

капкан, как в печной лабиринт, в печную трубу, в которой и любовь, и злоба, и

месть, и ярость в дым превращаются и вырываются наружу, как сказала бы

Сельма, поцелуйчиками и язычками.

Но растворились стекляные стены