не знать, например, делал проф. Юровский у меня на квартире доклад о свидании с Милюковым и об интервенции, или нет. И я без труда представил себе все те страдания, через которые он должен был пройти перед подписанием такого протокола. Все же и теперь я еще отказался изменить свои показания и подтвердить протокол Юровского. И я в ту же ночь был переведен из приличной камеры в камеру с температурой от 3 до 5 градусов. Таков был первый результат первой попытки сопротивления следствию в этом новом цикле допросов»[231].

После холодной камеры Кондратьев сдался. На следующем допросе он заявил Гаю, что, не входя в обсуждение поставленных им вопросов по существу, целиком полагается на него и готов принять на себя любые преступления. Просил освободить его от прямого признания вредительства, от признания получения от кого-либо денег и о такой формулировке пункта об интервенции, чтобы было ясно, что «ТКП» стояла не за интервенцию, как таковую, а за вооруженное восстание собственными силами в момент начала интервенции.

Гай согласился. Он сам продиктовал своему помощнику два протокола показаний Кондратьева, из которых первый начинался словами: «В целях окончательного разоружения». Оба эти протокола Кондратьев подписал не читая. «В результате я превратился в человека, который был занят общим руководством организацией повстанческих отрядов и подготовкой общего вооруженного восстания в момент интервенции. Теперь у ТКП были уже не только ЦК, областные комитеты, многочисленные приверженцы, но и свои склады оружия, в частности при различных научно-исследовательских учреждениях, готовые отряды, которые частично даже уже действовали»[232].

Примерно 28 декабря дело Кондратьева вновь перешло в Секретный отдел ОГПУ следователю А.С. Славатинскому. В первый же день он вновь поднял вопросы об интервенции и повстанческом движении. Кондратьев в состоянии полного отупения сказал ему, что подпишет любой протокол и примет на себя любое преступление. На это Славатинский заметил, что в последних показаниях в ЭКУ Кондратьев сбился с пути, и посоветовал ему поговорить с Аграновым.

Эта беседа состоялась приблизительно 31 декабря в присутствии Славатинского и Горожанина. Агранов заявил, что все до последнего пребывания его в ЭКУ ему известно и что его интересует лишь этот период. Тогда Кондратьев сообщил ему о мотивах, заставивших признаться в мнимых преступлениях. Агранов заметил, что понимает его состояние.

В это время закончилось следствие по делу «Промпартии». Предположения «отца народов» оказались прозорливыми. В приговоре по делу утверждалось, что эта организация была связана с «Торгпромом» – зарубежной контрреволюционной группой, в которую входили бывшие российские капиталисты во главе с Денисовым, Нобелем, Монташевым.

Промпартия делала основной упор на военную интервенцию против СССР, для подготовки которой вступала в организационную связь с интервенционистскими организациями как внутри СССР (эсеро-кадетской и кулацкой группой Кондратьева – Чаянова, меньшевистской группой Суханова – Громана), так и за границей (Торгпром, группа Милюкова, интервенционистские круги Парижа).

Военная интервенция готовилась в 1930 г. силами иностранных экспедиционных корпусов при участии остатков врангелевской армии и красновских казачьих частей. Эти соединения должны были якобы нанести комбинированный удар по Москве и Ленинграду.

В приговоре говорилось, что в план интервенции входило использовать в качестве повода для нападения интервентов на СССР какой-нибудь пограничный конфликт. Затем развить его с целью использования вооруженных сил союзных с Францией государств: Польши, Румынии и армии лимитрофов (Латвии, Литвы, Эстонии, Финляндии). Срок интервенции, утверждалось в приговоре, передвигался главным образом из-за отсутствия внутри СССР условий, благоприятствующих осуществлению такой интервенции.

На открытом процессе, проходившем с 25 ноября по 7 декабря 1930 г., все обвиняемые признали свою вину. Л.К. Рамзин, В.А. Ларичев, Н.Ф. Чарновский, И.А. Калинников и А.А. Федотов Верховным судом СССР были приговорены к расстрелу; С.В. Куприянов, В.И. Очкин и К.В. Сытнин – к 10 годам лишения свободы. Позже Президиум ЦИК СССР по ходатайству осужденных заменил расстрел десятилетним заключением и снизил срок наказания другим осужденным.

Для участия в этом процессе следователи ОГПУ подготовили Юровского. 30 ноября 1930 г. его отвезли на заседание Верховного суда, рассматривавшего дело «Промпартии». Он был вызван в зал заседаний, где председательствовавший Вышинский напомнил, что советский кодекс требует, чтобы свидетель говорил правду. По этой логике Юровский должен был бы сказать, что до ареста ничего не знал по рассматриваемому делу. Но из этого вытекала бы необходимость заявить, что на следствии в ОГПУ он четыре месяца давал ложные показания. В зале сидели иностранцы.

Юровский вынужден был объявить себя контрреволюционером. Как он считал, это был последний акт его советской службы. Позже он писал в ЦК ВКП(б): «Во всяком случае, я так смотрел на свое положение. Никто никогда не узнает того, что я здесь пишу. Но я хотел бы, чтобы это знали т.т. Сталин и Молотов»[233]. Таким образом, Юровский «разоружался», не имея никакого оружия, т. е. признавал все, в чем его обвиняли.

23 декабря 1930 г. приказом ОГПУ № 457/213 Менжинский в целях скорейшей и полной ликвидации контрреволюционной «Промышленной» и «Трудовой Крестьянской партии» и всех возглавлявшихся ими областных и краевых вредительских центров, диверсионных, террористических, военных и повстанческих организаций и ячеек разграничил следственно-оперативные функции Секретно-оперативного и Экономического управления ОГПУ.

Согласно приказу, следствие по делу «Промпартии» должно было сосредотачиваться в центре и на периферии в органах Экономического управления, а следствие по «Трудовой партии» – в органах Секретно-оперативного управления.

Террористическая группа «Промпартии» расследовалась СО ОГПУ, после чего это дело передавалось в ЭКУ ОГПУ для дальнейшего расследования по линии вредительства и диверсии.

Дела по диверсиям в промышленности, как в центре, так и на местах, расследовались ЭКУ ОГПУ. При этом те дела, по которым проходили бывшие офицеры и повстанцы, должны были вестись ЭКУ в контакте с органами Особого отдела ОГПУ.

Дело военной организации «Промпартии» в части, касающейся комсостава Красной армии, велось в Особом отделе ОГПУ.

Оперативная проработка и ликвидация вскрываемых массовых контрреволюционных организаций, групп и ячеек повстанческого типа, из каких бы дел или агентурных данных они ни возникали, должны были производиться по линии Секретно-оперативного управления, откуда местные органы получают указания и перед которым отчитываются.

В случае, если ПП найдет необходимым, в силу ряда местных условий, по этим делам временно изменить вышеуказанный порядок распределения работ между ЭКУ и СО, то на это необходимо было получить разрешение ОГПУ[234].

После издания приказа активизировалось следствие по «Трудовой Крестьянской партии».

А.В. Чаянов на допросе 24 января 1931 г. показал, что в разные фазы развития «ТКП» отношение ее руководящих кругов к интервенции было неодинаково. В общем и целом, ЦК не мог считать ее своим методом политической борьбы. Однако сообразно получаемой информации, ЦК