Не успев снять с вешалки плащ, Пейдж пошла провожать девочек к двери.

– Позвони в полицию, – закричал он ей вслед, сморщившись от боли, которую вызвал этот крик. Она обернулась и посмотрела на него с тревогой.

– Я в порядке, но в доме парень, он тяжело ранен, – сказал Марти.

– Пойдем с нами, – взмолилась она.

– Не могу. Вызови полицию.

– Марти…

– Иди, Пейдж, иди!

Она взяла девочек за руки, вывела их из гаража на улицу, под проливной дождь, по дороге еще только раз обернувшись и посмотрев на Марти.

Он смотрел им вслед, пока они не пересекли улицу. По мере того как они удалялись от него, шаг за шагом, они казались ему все менее реальными и все более походили на три удаляющихся призрака. Его не покидало предчувствие, что он никогда больше не увидит их живыми; он знал, что его опасения напрасны, что это не более чем неразумная реакция, вызванная повышенным содержанием адреналина в крови из-за того, что он за это время перенес. Но страх глубоко засел в нем и все усиливался.

Холодный мокрый ветер проникает в самые укромные уголки гаража.

Он вошел на кухню и прикрыл за собой дверь.

Он замерз и дрожал, но горло горело таким огнем, что ему хотелось выпить чего-нибудь холодного.

А в фойе сейчас, быть может, умирает человек. Сердце не выдерживает, и он корчится в предсмертных конвульсиях. Парень совсем сдал, поэтому было бы неплохо войти и посмотреть, не нужна ли ему медицинская помощь. Быть может, даже вызвать скорую реанимационную помощь, прежде чем сюда приедут полицейские. Марти было безразлично, умрет ли он. Он даже желал его смерти, но только после того, как он ответит на множество вопросов, которые помогут пролить свет на происходящее, придадут ему какой-то смысл.

Но прежде ему необходимо выпить, чтобы смягчить больное горло. Сейчас, сию же минуту, потому что каждый глоток воздуха приносит ему невыносимые страдания. Он должен быть готов к длительной беседе с полицейскими, когда они приедут.

Вода из крана недостаточно холодна для этой цели, поэтому он открывает холодильник, по ходу отмечая про себя, что еще утром он был не таким пустым, и вынимает из него пакет молока. Однако тут же ставит его назад, так как оно, являясь животным продуктом, напоминает ему кровь, как это ни смешно. Его реакция на иррациональные события последних нескольких часов порой так же иррациональна, как сами события. Он тянется за апельсиновым соком, но видит бутылки с пивом "Корона" и пол-литровые жестяные банки с пивом "Корз". Он выбирает банку, так как в ней пива больше, чем в бутылке.

Первый большой глоток только еще больше разжигает огонь в горле, вместо того чтобы погасить его. С каждым последующим глотком боль затихает и, наконец каждый маленький глоток пива успокаивает, подобно глотку целебного меда.

Держа в одной руке пистолет, в другой – початую банку с пивом, он дрожит, вспоминая о том, что произошло и что еще ждет его впереди.

Придя в фойе, он обнаруживает, что Другой исчез.

От неожиданности он выронил из рук банку с пивом. Она упала позади него, разбрызгивая пенное пиво на деревянный пол жилой комнаты. В пистолет же он вцепился так, что никакая сила на свете не заставила бы Марти выпустить его из рук.

Пол фойе весь устлан щепой, обломками обвалившейся балюстрады и сломанных деревянных поручней. От тяжелых ударов дерева и стали раскрошилось несколько кусков мексиканской плитки. Но тела нигде нет.

С того момента как двойник вошел в кабинет Марти, ясный день превратился в ночной кошмар, без прелюдии, обычно предшествующей отходу ко сну Реальность превратилась в фантасмагорию. Несмотря на явный сюрреализм происходящего, Марти не подвергал сомнению его реальность еще тогда, когда все эти сцены разыгрывались. Не сомневался он в этом и сейчас. Ведь не стрелял же он в плод своего воображения, и душил его тоже не призрак, и с перил галереи он падал тоже не один. Другой, лежащий без движения в фойе, был таким же реальным, как эта разрушенная балюстрада, обломки которой до сих пор валяются на плиточном полу.

Взволнованный мыслью о том, что на Пейдж и девочек могут напасть на улице, прежде чем они доберутся до дома Делорио, Марти подошел к парадной двери. Она была закрыта изнутри и предохранительная цепочка была на месте. Безумец не мог покинуть дом этим путем.

Он вообще не покидал его. Как он мог это сделать в его состоянии? Не паникуй. Спокойно. Обдумай все хорошенько.

Марти был готов проспорить год своей жизни, доказывая, что смертельные раны Другого были настоящими. Ублюдок сломал себе хребет. Его неспособность двигать чем-либо иным, кроме головы и пальцев одной руки, означала, что, падая, он повредил позвоночник.

Итак, где же он?

Наверху его не должно быть. Даже если он не повредил позвоночник, даже если он избежал паралича рук и ног, все равно он не смог бы поднять свое изувеченное тело на второй этаж за тот короткий промежуток времени, что Марти был на кухне.

Напротив входа в жилую комнату находится небольшая уютная комнатка, смежная с кабинетом. Грязно-серый свет умытых ливнями сумерек проникает сквозь щели в ставнях, но ничего не освещает. Марти входит в комнатку и щелкает выключателем. Пусто. Он открывает зеркальную дверь гардероба, но и здесь никого нет.

Шкаф в фойе. Никого. Дамская туалетная комната. Никого. Чулан под лестницей. Прачечная. Гостиная. Никого, никого, никого.

Марти ищет неистово, безрассудно, пренебрегая своей безопасностью. Он ожидает обнаружить своего потенциального убийцу где-то рядом, беспомощного, быть может, даже мертвого, у которого эта неудачная попытка к бегству отняла последние силы.

Вместо этого, войдя на кухню, он обнаруживает заднюю дверь, выходящую в летний сад, открытой. На вешалке у входа в гараж висит обдуваемый холодным ветром с улицы плащ Пейдж. Хлопают дверцы буфета.

Значит, пока Марта через столовую и жилую комнату возвращался в фойе. Другой проследовал на кухню другим путем. Он, должно быть, прошел небольшим коридором, который начинался у фойе, затем шел мимо дамской туалетной комнаты, прачечной и пересекал один конец гостиной. Проползти все это расстояние он так быстро не смог бы. Значит, он шел, пусть неуверенно, но шел.

Нет. Это невозможно. Хорошо, допустим, парень не повредил себе позвоночник серьезно. Допустим, он у него даже не сломан. Но спину-то он должен был себе повредить. Он не мог просто так вскочить и убежать.

И вновь на смену реальности пришел кошмар. Значит, вновь пришло время, крадучись, выслеживать кого-то. И быть объектом слежки со стороны чудовища, умеющего восстанавливать силы, которое можно было увидеть разве что во сне. Он, этот кто-то, сказал, что пришел за своей жизнью, и, похоже, он неплохо экипирован для того, чтобы забрать ее.

Марти вышел в летний сад.

Вернувшееся к нему чувство страха обострило его восприятие окружающего. Краски показались ему насыщеннее, запахи – тоньше, звуки – чище и изысканнее. Вспомнилось вдруг не поддающееся описанию пронзительное ощущение, присутствовавшее в детских и юношеских мечтах – особенно в тех, где он легко парит в небе как птица, или предается любви с такой прекрасной женщиной, что позже не может припомнить ни ее лица, ни ее тела, помнит только поразительный блеск ее совершенной красоты. Эти мечты, казалось, вовсе не были фантазией, просто они поднимались над обыденной реальностью благодаря своей значимости и насыщенности событиями. Выйдя из кухни, ступив из теплого дома в холодное царство природы, Марти вдруг вспомнил восхитительную яркость этих давно забытых образов. Вспомнил потому, что сейчас испытывал нечто подобное ем острым ощущениям, чутко откликаясь на каждый нюанс, связанный с тем, что он видел, слышал, обонял и осязал.