Сюда, к себе, доктор Старостина решила пригласить больного Гордина.

– Тысячелетия тому назад молодое хищное человечество предпочло бесконечные войны сотрудничеству и мирным разговорам за чашкой кофе и рюмкой коньяка. Это была самая большая глупость, до которой додумались люди. – Припечатав ладонью к столу листочек с конспектом, Сергей Игнатьев сделал паузу и оглядел красный уголок, мельком улыбаясь знакомым лицам.

В тесную комнату, на лекцию с жизнеутверждающим названием «История сегодня. Марксистский взгляд», санкционированную санаторным начальством, набилось человек сорок. В заднем ряду, поближе к двери, сидела медоволосая Регина – она отперла, ей предстояло и запереть служебное помещение после лекции. Сидеть было скучно, историю Регина не любила, зато любила географию и в школе по этому предмету была круглой отличницей. Был здесь и старательный Миша Лобов, отметивший присутствующих тубплиеров – и Быковского, и Гордина Влада, и Эмму с синеглазой Валей Чижовой – и конспектировавший в записной книжице по мере силенок марксистское сообщение ганзейца Игнатьева. Практики конспектирования он не наработал – случай не подворачивался, поэтому запись получалась довольно-таки корявая. Для отчета, однако, достаточно и этого: кто был, что говорил – все ясно!

– Рыцарские ордена крестоносцев, – продолжал, помолчав, Сергей Игнатьев – слушатели тем временем угомонились и, сидя тесно друг к другу, притихли на своих местах, – в том числе и храмовники-тамплиеры, ничем, в общих чертах, не отличались один от другого. Встав на защиту христианских святынь на родине Иисуса Христа, крестоносцы принялись грабить и уничтожать местное население – евреев и арабов.

– Не было никакого Иисуса Христа, – подал голос с места профсоюзник с наполеоновской прической из города Сызрань по прозвищу Пузырь. – Это доказано наукой.

– Ну, это вопрос веры, – элегантно парировал выпад Пузыря ганзеец. – Вы, скажем, не верите, а патриарх всея Руси верит.

– Потому что он не член партии, – стоял на своем профсоюзный Пузырь.

– Наш советский народ – это блок коммунистов и беспартийных, – кисло сообщил Сергей Игнатьев. – Верить в победу коммунизма – одно, верить в Иисуса Христа – другое.

На это Пузырь не нашел что возразить и промолчал. А Игнатьев продолжал:

– Наиболее предприимчивыми среди рыцарей оказались храмовники – то ли воинствующие монахи, то ли монашествующие воины. Успешно сочетая Слово Божье с коммерцией, орден богател и набирался силы и могущества. Что-то они там такое откопали, нашли на Святой земле, и, хотя целое тысячелетие отделяло их от эпохи Христа, находка имела прямое отношение к Иисусу. – Игнатьев с опаской взглянул на Пузыря, но тот сидел смирно. – Есть основания предполагать, что тамплиеры наткнулись под развалинами Второго еврейского храма не на винный кубок, не на римское копье и не на высушенную голову Иоанна Предтечи, а на предмет неизмеримо более ценный: на Евангелие от Иисуса из Назарета, содержащее собственноручное жизнеописание автора, его основополагающие взгляды и духовное завещание последователям и потомкам.

В дверь комнаты заглянула, а потом и вошла доктор Галя Старостина. Регистраторша Регина обернулась к ней со своего заднего ряда.

– Что тут у вас? – наклонившись к Регине, шепотом спросила Галя Старостина. – Лекция?

– Про Иисуса Христа, – шепнула в ответ медоволосая Регина. – Скучновато…

Галя, не присаживаясь, взглянула на ганзейца Игнатьева за лекторским столом, а потом обежала взглядом зал. Влад Гордин сидел близко к лектору, слушал увлеченно, как бы отгородившись от мира, – так, закрыв глаза, слушают чтение стихов в узком кругу или трудную музыку в зале консерватории. На Валю Чижову, примостившуюся рядом, Влад не обращал никакого внимания, как будто то было пустое место в пространстве, – и Галя отметила это с радостью души. Валя слушала ганзейца покорно, как будто не про Иисуса из Назарета он рассказывал, а про приготовление горохового супа. На миг Галя представила себя на месте этой заторможенной дуры – она бы не сидела тут как куль с мукой. Она бы светилась, реагировала… Так и не присев, Галя Старостина тихонько повернулась и вышла из красного уголка.

А Влад слушал, не пропуская ни слова, и это было похоже на продолжение его сна: рыбацкая деревенька на берегу Галилейского моря, Иисус, евреи, спор над сомом из рассветного улова.

– Какое-то время своей жизни, – продолжал Игнатьев, – Иисус провел среди религиозных аскетов в поселении Кумран на Мертвом море – неподалеку от того места, где впадает в него река Иордан.

Второй сон Влада Гордина

…Иешуа, хоть родом происходил из Назарета Галилейского, из края холмов, слыл человеком вод. Окружавшие Назарет холмы были ему не в диковину и не вызывали в нем неиссякаемой радости открытия: он с детства к ним привык. Гладь пустыни, с которой он познакомился позже, напоминала гладь вод, умерших в одночасье; пустыня была мертва, она отвергала радужную влажную жизнь и была, скорее, суровым наказанием для неразумных детей Адамовых, чем наградой. Поэтому туда, в пустыню, отправляются совестливые, бегущие от греха – среди песка и острых камней даже грех не гнездится: чисто.

В холмах Галилеи, поросших лесом, летали птицы небесные и жил зверь. Будто сваленные в кучу, горы и отроги холмов загромождали горизонт и закрывали его от огляда, препятствуя и ограничивая кругозор человека, склонного к раздумью. Горы были тесны земле, тесны душе Иешуа.

Не то пространства вод, открытые до конечного предела. Мысль, подобно Слову, беспрепятственно скользит над волнами, и ничто не тяготит взгляд и не мешает ему проникать в сущное и вещное. Нет здесь суеты земной и быстротечности событий, и рыбы ходят в глубинах. А рыболовы, в отличие от охотников на зверя, ячеями своих сетей подстерегают Невидимое в толще вод.

Таково сладкое Галилейское море – розовое по утрам, молочное и розовое, открыто лежащее среди холмов. Витой шнурок Иордана тянется от него вниз, к морю Соленому. Это до горечи соленое море, убивающее заплывших в него иорданских рыб и выбрасывающее их на берег, греки зовут Асфальтовым, а есть и такие, кто, не забывая старины, называют его морем Лота. Вот это напрасно, Лот этого не заслужил: не смог направить домочадцев по верному пути и жена его, вопреки строгому запрету, обернулась в плохой момент, а о распутных дочерях нечего и говорить. Весь этот край, рассказывают, был таким – до того дня, когда Отец Небесный не испепелил взглядом Содом и Гоморру. После этого редкие здесь жители присмирели и взялись за ум и жизнь размеренно поплелась по чахлым берегам и коричневым скалам Скорпионова нагорья, откуда хорошо видны горы Моава по ту сторону Соленого моря. Те самые горы, у подножья которых пастухи приняли за дикого вепря продиравшегося сквозь заросли сухого тростника Каина – и порвали его.

Иешуа с почтением относился к Соленому морю, этому синему продолжению пустыни, спустившейся с бесплодных гор к шелковистой воде. Сидя на раскаленном солнцем прибрежном валуне, в колодезной тиши, можно было без устали следить за бегом бесчисленных тысяч мелких волн моря. Возникая из Ничего, они, как солдаты римской когорты, бежали в затылок друг другу и исчезали в мареве горизонта, погружались в Ничто. Глядя на волны моря в синих рубахах, в одинаковых белых шапочках, Иешуа освобождался от тяжкой привязи к ползущему душному времени, и ему становилось легко, воздушно.