Ворота стояли посреди забора – двустворчатые, стрельчатые. Ворота возвышались над забором на добрую голову, как боевая башня над крепостной стеной. Чугунные стрелы, пики и луки, сплетаясь, составляли ажурное полотно ворот, подбитых изнутри плотно подогнанными досками, побуревшими от дождей, а на волю глядело это черное чугунное кружево. Глухой забор, врытый в горный склон, рассекал пейзаж надвое и не позволял Владу Гордину, стоявшему перед воротами с чемоданом в руке, разглядеть, что там, внутри.

«Лета, – подумал Влад Гордин, – вот она, река Лета, маслянистая и темная, течет себе, скрытая забором от солнечного мира, и мир ничего о ней толком не знает. И этот амбал с шеей грузчика, этот жуткий тип сидит на веслах в своем челноке; шагни в калитку – угодишь к нему в лапы».

Дорога к забору вела снизу, от автобусной остановки «Самшитовая роща», и упиралась лбом в узорные ворота. Калитка была тщательно врезана в правую створку – те же пики и стрелы и доски за ними – и как будто не запиралась никак: добро, мол, пожаловать, дорогие товарищи! Влад поставил чемодан на асфальт, сел на краешек и закурил свой «Дукат» из узкой оранжевой пачечки. Затянувшись поглубже, он прощально огляделся. Горы, заросшие неведомыми кавказскими деревьями, красиво громоздились и подступали к дороге. Невидимые птицы, укрывшись в мощной зелени крон, пели на иностранном языке. Пахло лесной свежестью и флоксами. Сероватый сигаретный дымок, восходя к небу, казался здесь неуместным, чужим, но Влад не спешил гасить сигарету. Сидя на чемодане против ворот и калитки ворот, он вообще никуда не спешил. Он пришел, дорога привела его на Кавказ – красивый, ароматный, винно-шашлычный. Эта дорога началась неделей раньше, в Москве.

В Москве было зябко, сыро. Хрупкий хребет весны еще не окреп и не закостенел, едкая пыль лета еще не коснулась только-только выползших из чрева почек новорожденных клейких листьев. Кое-где, в тени, сохранился ноздреватый темный снег, и зимняя жизнь уходила из него вместе с талой весенней водой. Зима сломалась, морозец огрызался по ночам.

В жидкой очереди к окошечку военкомата перед Владом молча переминалась с ноги на ногу тройка молодых людей с озабоченными лицами – в военкомат по своей воле не идут, это понятно. От нечего делать Влад разглядывал мающихся ребят перед собой, лениво гадал, что за напасть их привела сюда, в этот обшарпанный предбанник с портретом Хрущева на стене. Сам Влад со своим «розовым билетом» в кармане не испытывал здесь беспокойства: в мирное время в армию он не призывался, в военное – в предвиденном случае нападения на Советский Союз коварных капиталистических врагов – должен был вступить в борьбу в качестве рядового необученного.

Такое мудрое решение вынесла четыре года назад призывная медицинская комиссия, и Влад Гордин был совершенно им доволен. Нельзя сказать, что оно тогда слетело с небес само по себе, как жар-птица. Нет-нет, Влад птичку эту на медкомиссии старательно подманивал и беззвучно выкликал. Он не хватал со стола пузырек с чернилами и не выливал его содержимое себе в рот, не размазывал канцелярский клей по голове: косить под психа было делом поверхностным и бесперспективным. Он пошел другим путем. Ненавязчиво пожаловавшись на неотпускающую головную боль и резь в глазах, он был посажен на высокий табурет и, сосредоточенно следуя взглядом за пальцем старика глазника в белой шапке, сжал волю в кулак и принялся, подобно коту, расширять и сжимать зрачки. Он знал за собой это цирковое умение, гордился им – его приятели в лучшем случае двигали ушами, да и то с большим трудом – и рассчитывал, что именно оно принесет ему освобождение от службы в Вооруженных силах. Глазник отметил усилия Влада Гордина, сказал «гм!» и спросил, давно ли у него это. Влад ответил, что давно. Потом другие врачи вслушивались в ход внутренней жизни Влада через стетоскоп, велели приседать, проверяли слух и давление крови, колотили молоточком по колену. Влад подчинялся с готовностью: зрачки, похоже, сработали, дело было в шляпе. В результате допризывника Гордина направили на дополнительное обследование в стационар. И это тоже было здорово.

В больнице Влада Гордина, раздев до пояса, уложили на железный стол, над которым с неприятным скрежетом бегала, как игрушечный паровозик по рельсам, какая-то штуковина. Влад не сводил глаз с этой штуки и прилежно работал зрачками. Он знал, что от его усердия зависит, забреют его на три года в армию или не забреют, и старался вовсю. Через три недели его вызвали в военкомат, вручили «розовый билет» и без лишних слов отпустили на все четыре стороны.

Теперь, стоя в очереди перед окошечком военкомата, Влад Гордин даже не вспоминал ту историю четырехлетней давности: было, прошло. Вот сейчас он получит от военных конверт, а в том конверте – билет на самолет, и завтра улетит на Камчатку. Армия платит за билет, и на том спасибо. И это как бы аванс: будет война – отправят рядового необученного Гордина в какую-нибудь фронтовую газету писать репортажи. Впрочем, Влад был уверен в том, что аванс ему не придется отрабатывать: если американцы долбанут своими атомными бомбами, тут уже будет не до репортажей. Какая там война, честное слово! А Камчатку хотелось посмотреть.

– Гордин, – протягивая военный билет в окошечко, сказал Влад. – Владислав Самойлович. – И, наклонившись, заглянул.

В окошечке сидел пожилой лейтенант, на столе рядом с его локтем лежали пачка «Беломора» и спичечный коробок.

– По какому делу? – нелюбезно спросил лейтенант.

– Я из Союза писателей, – изогнувшись в поясе, пустился в необходимые разъяснения Влад. – Комиссия по военной литературе. Тут у вас билет для меня должен лежать на завтра, я лечу на Камчатку.

– На Камчатку? – переспросил зачем-то лейтенант. – Ждите! – И свое окошечко захлопнул фанерной шторкой.

Ждать пришлось недолго. Из обшитой железным листом двери, ведущей внутрь помещения, выглянул поджарый щуплый майор со свинцовыми глазами и поманил Влада Гордина. Шагнув за порог, Влад очутился в тесной комнате с зарешеченным окном. Стены комнаты были выкрашены в блеклый зеленый цвет, торцом к окну, к решетке, стоял конторский стол под зеленой скатертью в обязательных чернильных пятнах. Крепкий стул был сиротливо отодвинут. Со стены сыто и хитро глядел Хрущев. Майор по-строевому пробухал сапогами по полу, придвинул стул к столу и прямоугольно уселся. В руках у него оказался военный билет Влада, офицер листал книжицу, мусоля страницы.

– Гордон? – целясь во Влада из двух своих свинцовых стволов, вдруг заорал майор.

– Гордин, – твердо поправил Влад. – И вы…

– А что ж ты тогда живой? – не обратив внимания на поправку, продолжал бушевать майор. – А? Отвечай!

– То есть как?.. – удивился Влад, почти не веря ушам.

– А так! – орал майор. – Мы тебя уже, считай, списали! Ты повестки наши получал?

– Не получал, – соврал Влад. Повестки он получал и, не распечатывая, выкидывал их в мусорное ведро: чего сюда ходить, в военкомат, если мир на дворе.