своему старому приятелю быть осторожным в беседах с великим визирем и султаном относительно России, особенно ее южных владений. Осложнения, предостерегал он, только повредили бы делу.

— Но мы не боимся, — продолжала Екатерина, — все происки врагов России только поднимали ее славу. Мы никогда не начинаем войн, а только защищаемся. И, представьте себе, неплохо. — Она дернула шнурок сонетки. Слуги подали кофе.

Царица завела речь о Киеве, в котором давно думала побывать, но все, как призналась она теперь, откладывала путешествие до лучших времен. Ну а сейчас собиралась не только посетить, но и пожить месяц-другой в столице Древней Руси.

— Может, там удастся мне «Игоря» дописать, — сказала, глянув на Дмитриева-Мамонова. — Вы, Александр Матвеевич, надеюсь, поможете, поговорите с лаврскими старцами. Они много должны знать.

— Лучше нашего сиятельного Григория Александровича этого никто не сделает, — подергивая уголками полных выразительных губ, ответил Красный Кафтан. — Он ведь свой человек среди монахов.

— У князя теперь столько хлопот, — вздохнула Екатерина, — что мне не хотелось бы отвлекать его. Пускай занимается Новороссией.

— И своими племянницами, — пошутил Нарышкин.

Лоб императрицы нахмурился.

— У Потемкина больше добродетелей, чему всех моих чванливых сенаторов, — резко ответила она. — Я до сих пор не жалею, что сделала его из сержантов фельдмаршалом. Это настоящий дворянин.

— Не сердитесь, ваше величество, — с покаянным выражением на лице сказал Нарышкин, — язык мой — враг мой.

— За глупости мыта не платят, — снисходительно обронила Екатерина, вставая. — Голова трещит от придворных сплетен. Приглашаю всех на вист. Пора развлечься.

Она повела Сегюра и своих спутников через кабинет в небольшую уютную комнатку с бархатными шпалерами и картежным столиком посредине. Пятисвечный канделябр мягко освещал зеленое сукно, отражался в ледяной глазури окошка, за которым слышны были голоса людей, позвякивание сбруи, конский топот. И Луи-Филипп, невольно вслушиваясь во все эти внешние звуки, напоминал себе, что он действительно в дорожном возке, а не в салоне одного из петербургских дворцов.

Игра еще продолжалась, когда в дверях появился слуга.

— Его сиятельство граф Александр Андреевич Безбородко, — сообщил он.

Екатерина отбросила карты. Она и в дороге не меняла заведенного распорядка. Проводив Сегюра, прошла в свой кабинет, готовясь выслушать своего доверенного советника по внешним отношениям, который фактически исполнял обязанности министра иностранных дел во время поездки.

Граф прибыл вместе с Храповицким, и от проницательных глаз царицы не утаилась еле уловимая обескураженность тучного статс-секретаря. Но она сделала вид, что ничего не замечает. Поинтересовалась, как налажена в дороге работа канцелярии, лейб-курьерской службы. Безбородко зачитал заранее заготовленные депеши русским послам при европейских дворах. Дождавшись высочайшего их утверждения и собственноручного скрепления подписью императрицы, сообщил о болезни короля Англии.

— Я никому не желаю зла, — сказала Екатерина, — но если он умрет... — Она вопросительно посмотрела на Безбородко.

— В Англии могут произойти перемены, — дипломатично ответил ей опытный политик.

— Объясните, Александр Андреевич, — настояла царица.

— Не исключено, что падет Ганноверская партия, а Фокс и оппозиция, как вам известно, не заинтересованы враждовать с нами.

Екатерина внимательно слушала, а у самой морщилась переносица — признак того, что она напряженно думает.

— Подготовьте рескрипт графу Воронцову в Лондон, — велела после короткой паузы, — пускай снова напомнит в парламенте о коммерческом трактате с Россией и выразит наше недовольство военной поддержкой Османской империи. А что пишут в европейских газетах о путешествии моего двора? — спросила неожиданно.

— Разное, — ответил Безбородко. — Одни упрекают ваше величество в угрозе Блистательной Порте, которая, будто невинный ягненок, со страхом посматривает с анатолийских берегов на могучую Россию. Другие...

Екатерина громко рассмеялась.

— Хороший ягненок, только зубы у него волчьи. Наши купцы отказываются плавать по Черному морю: турки грабят, берут в плен. А нас еще и обвиняют!

— Особенно раздражает Европу южный флот России, — продолжал Безбородко. — Более всего достается князю Потемкину, который строит военные парусники на херсонских верфях. Называются даже суммы, отпущенные Адмиралтейств-коллегией.

— Всё знают, канальи, — нахмурилась Екатерина. — Откуда?

Александр Андреевич на миг замялся.

— Возникло подозрение, — сказал наконец, — что в нашей канцелярии есть чиновник, подкупленный кем-то из иностранных послов, а может, и несколькими для передачи государственных тайн.

— Этого еще не хватало, — возмутилась царица. — Выясните и строжайше накажите. Терпеть не могу, когда следят за каждым моим шагом, как собаки из подворотни, чтобы потом куснуть за икру. Перед отъездом известный вам французский подданный Робер-Дамас просился в флигель-адъютанты. Думаю, что по совету графа Сегюра. Отказала. Не имела еще я в своих покоях версальского шпиона.

Отпустив Безбородко, подошла к статс-секретарю.

— Александр Васильевич, голубчик, — спросила вкрадчиво, — почему так долго стоим? Кони устали или квартиры для моего двора не подготовлены?

Храповицкий вытер вспотевшее лицо большим батистовым платком, хотя в дорожном кабинете императрицы не было жарко.

— Государыня, — ответил сдавленным голосом, — произошел небольшой казус.

— Какой? — по-кошачьи, будто перед прыжком, прищурилась Екатерина.

— Крестьяне здешних помещиков, ветхие срубы и мазанки которых разрушили, чтобы не опозориться перед вашим величеством, подняли шум, вышли на дорогу с бабами и детьми малолетними...

— Кто разрешил помещикам такое самоуправство?! — даже побледнела царица.

— Они, государыня, придерживались высочайше скрепленного в Сенате приказа. А в нем записано: «В местах проезда кареты императрицы дома отремонтировать, стены выбелить, крыши и ограды покрасить. Все же сгнившие, трухлявые, убогие строения — поломать, чтобы не портили вида. Окна же и двери отремонтированных украсить сосновыми...»

— Хватит, — оборвала его Екатерина. Она хорошо знала, какая феноменальная память у статс-секретаря. — Но ведь там не написано, что моих подданных надо лишать жилья и выгонять на трескучий мороз?

— Не написано, — покачал головой Храповицкий. — Помещики действовали уже по собственному усмотрению. Ведь крестьяне же, государыня, их собственность.

— Что из того? — возразила царица. — Мне подданные живые нужны, а не покойники. Если придется воевать — с султаном или королем шведским, кого рекрутировать будем? Немцев, которыми я заселяю российские пустоши, или самих помещиков бестолковых? Ах, — махнула рукой, — здесь уже ничем не поможешь. Возьмите же, голубчик, с собой гвардейцев и поговорите с этими несчастными. Вас послушаются, я знаю. С богом.

Храповицкий откланялся. На снегу догорали костры. Над дорогой мела поземка. Усы у гвардейцев заиндевели.

— Марш!