— А ты в курсе, что о лошадях он знает такое, что и сказать-то может только по-испански!

— Да по мне, хоть по-гречески, лишь бы знал. Не так, что ли?

— Просто вот — пришло в голову. Забавно. Думаешь, он правда из Сан-Анджело{30}?

— Думаю, что как он скажет, пусть так и будет.

— А что, может, и впрямь.

— У него все из книг.

— Каких таких книг?

— Хоакин говорит, будто про лошадь он знает все вплоть до названия каждой косточки.

Орен кивнул.

— Что ж, — сказал он. — И это может быть. Но я-то вижу, что некоторые вещи он явно выучил не по книгам.

— Я это тоже вижу, — согласился Мэк.

На торговую площадку вывели следующего коня, и его родословную аукционист читал довольно долго.

— Ты смотри! Не конь, а библейский патриарх, — ухмыльнулся Мэк.

— Это ты хорошо сказал.

Начальной его ценой назначили тысячу долларов, она быстро поднялась до восемнадцати с половиной сотен, и все заглохло. Коня сняли с торгов. Орен вытянул шею, сплюнул.

— Парень что-то больно уж высокого мнения об этом своем коне, — сказал он.

— Эт-точно, — согласился Мэк.

На рысях ввели коня уэлбернской породы, и Мэк купил его за тысячу четыреста долларов.

— Все, парни, — сказал он. — Пошли-ка домой.

— А не хочешь немного тут поваландаться, — может, заставим Вольфенбаргера еще раскошелиться?

— Это какого такого Вольфенбаргера?

Сокорро сложила и повесила полотенце, развязала завязки и сняла фартук. Обернулась к двери.

— Buenas noches, — сказала она.

— Buenas noches, — отозвался Мэк.

Она вышла и закрыла за собою дверь. Слышно было, как она заводит старые ходики. Чуть погодя донеслось тихое потрескивание — понятно, это тесть в коридоре заводит высокие напольные часы с боем. Почти неслышно закрылась их стеклянная дверца. И тишина. И в доме тишина, и во всей окрестности. Мэк сел и закурил. В остывающей кухонной плите что-то щелкнуло. Далеко за домом в горах взвыл койот. Раньше, когда зимы они проводили в старой усадьбе, расположенной на самом юго-востоке их владений, последним, что он слышал перед тем, как уснуть, обычно бывал гудок поезда, идущего на восток из Эль-Пасо. Сьерра-Бланка, Ван-Хорн, Марфа, Элпайн, Марафон. Поезд катит и катит по голубой прерии сквозь ночь, дальше и дальше, в сторону Лэнгтри и Дель-Рио{31}. Белый луч прожектора то освещает чахлые кусты, то выхватывает из тьмы глаза коров, пасущихся у дороги, эти глаза плывут во тьме, как искры из паровозной топки. На ближнем склоне пастухи встают в своих накинутых на плечи одеялах-серапе, смотрят, как внизу проносится поезд, а потом на потемневшее дорожное полотно выходят мелкие пустынные лисы, нюхают еще теплые рельсы, которые гудят и поют в ночи.

Той части ранчо давно нет вовсе, да и остальные скоро за ней последуют. Он допил из чашки холодные остатки кофе, прикурил на сон грядущий последнюю сигарету, потом встал, выключил свет и, вернувшись в кресло, сел докуривать в темноте. Еще под вечер с севера надвинулась гряда грозовых туч, похолодало. Но дождя нет как нет. Видать, прошел где-то восточнее. Где-нибудь в горах Сакраменто. Часто думают, что, если уж ты засуху пережил, впереди у тебя несколько тучных лет на то, чтобы попытаться наверстать, но это то же, что при игре в кости ожидать семерки. Засуха понятия не имеет, когда она приходила в прошлый раз, и уж тем более никто не знает, когда придет следующая. Да и из бизнеса этого скотоводческого его все равно уже практически выперли. Он курил медленно, редкими затяжками. Огонек сигареты разгорался и притухал. В феврале уже три года будет, как умерла жена. На Сокоррово сретенье. Candelaria. Что-то там такое, связанное с Приснодевой{32}. А что у них с ней не связано? В Мексике Бога-то ведь нет. Сплошная Приснодева. Смяв окурок, он встал и задержался, глядя на тускло освещенную площадку перед воротами конюшни.

— Ах, Маргарет! — проговорил он.

Подъехав к салуну «У Мод», Джей Си вышел, хлопнул дверцей пикапа, и они оба с Джоном-Грейди зашли.

— Ого-о! Как-кие лю-уди! — расплылся в улыбке Трой.

Они подошли к бару.

— Вы что будете? — спросил Тревис.

— А мы, пожалуй, парочку пивка — «Пабст блю-риббон».

Достав бутылки из холодильника, он откупорил их и выставил на стойку бара.

— Получено, — сказал Джон-Грейди.

— Получено, — сказал Джей Си.

Он положил сорок центов на стойку, взял бутылку за горлышко, крепко к ней присосался, после чего вытер рот тыльной стороной ладони и облокотился на прилавок бара.

— Небось тяжелый день был? Всю дорогу в седле?

— Да я в основном-то по ночам езжу, — сказал Джей Си.

Билли стоял, склонившись над настольным шаффлбордом, толкая шайбу то туда, то сюда. Бросив взгляд на Троя, он покосился на Джея Си и послал шайбу по полированной деревянной дорожке. Кегли на ее конце попадали, на табло загорелись лампочки, и звяканье колокольчиков обозначило счет. Трой сощурился, сдвинул сигару в уголок рта, шагнул ближе и, склонившись над столом, взялся за шайбу.

— Хочешь сыграть?

— Джей Си, сыграем.

— Хочешь поиграть, Джей Си?

— Ага, давай. На что играем?

Трой пустил шайбу, на счетчике загорелось число очков, Трой щелкнул пальцами и отступил:

— Давай мы с Джеем Си против вас с Аскинсом.

Аскинс встал у аппарата с бутылкой пива в одной руке, другую сунув в задний карман.

— Нет, лучше мы с Джесси будем против вас с Троем, — сказал он.

Билли прикурил сигарету. Глянул на Аскинса. Потом на Джея Си.

— Играйте против них вы с Троем, — сказал он.

— Ну так поехали.