Плетнев понял, что от этой пытки вынужденным гостеприимством ему определенно уже не уйти, и кивнул:

— Давайте, если вы считаете, что я могу вам чем-то помочь. Но предупреждаю заранее, я не следователь, я, скорее, оперативник.

— Это совсем неважно! Одно ваше присутствие… Вы понимаете? — и закричал: — Столешников, заходите!..

«Накрылась Зоя…» — с непонятным самому себе не то сожалением, не то даже облегчением подумал Антон и уставился строгим, суровым взглядом на высокого, худощавого мужчину, как, наверное, должен был бы глядеть на подозреваемого преступника проницательный столичный сыщик.

С этим длинным покончили, к удивлению Плетнева, быстро. Очевидно, Липняковский уже знал большую часть того, что рассказывал Столешников, дежуривший вчера на электростанции и в присутствии которого произошла авария, обесточившая город.

На все вопросы следователя он отвечал коротко, почти односложно.

Никого подозрительного он не видел. Никуда, естественно, не выходил. Никаких чепэ в его дежурство не было, кроме… Ну да это уже не просто чепэ, а сплошной кошмар.

Промурыжив его минут десять и задавая, по сути, одни и те же вопросы, но ставя их по-разному, Липняковский закончил допрос и велел свидетелю расписаться на каждом листе протокола. Затем предупредил, что хотя подписки о невыезде у него не отбирает, но предупреждает, чтоб тот никуда из города не отлучался, он мог еще понадобиться.

— Идите пока, Столешников, но из города никуда не уезжайте, можете потребоваться. А сюда пусть зайдет Василий Голышкин.

В кабинет вошел невысокий, криво улыбающийся парень в джинсовом, модном костюме, яркой ковбойке, расстегнутой почти до пупа, и выглядывающей из-под нее тельняшке. Наверное, это был местный, портовый шик.

Первые вопросы Липняковского не отличались оригинальностью, то же самое следователь спрашивал и у Столешникова. Но неожиданно зазвучала новая нота. И Липняковский, как сторожевой пес, сразу навострил уши.

Вопрос обычный:

— Не отлучались ли ответственные дежурные из помещения диспетчерской во время своего дежурства?

— А как же? — удивился Голышкин. — Конечно, выходили! Вы чего, не знаете разве, что вчера по телику наших мужиков показывали? И Диму, и Борьку. Только Диме вопросы задавали, а про Борьку ни слова не сказали, мы считаем, что его незаслуженно обидели эти деятели! Все так говорили…

— Когда это было? — Липняковский многозначительно взглянул на Плетнева и уперся сверлящим взглядом в Голышкина. — В котором часу?

— А хрен его знает! Вечером… Ну в конце программы «Время». Да вы сами посмотрите, когда она кончается!

— Та-ак… — протянул следователь и торжествующе посмотрел на гостя из Москвы, как бы приглашая того разделить с ним догадку. — Мы непременно посмотрим программу передач. И как долго диспетчерская пустовала?

— А почем я знаю? — Голышкин пожал плечами. — Я в подсобке сидел с самого начала. А слышал, что мужиков уже в конце позвали. Не помню кто… Да вон Шуру… Ну Александру Григорьевну, спросите. Она там сидит. — Свидетель качнул головой в сторону двери.

— Нам важно, чтобы именно вы, свидетель Голышкин, назвали точное время. А гражданку… — Липняковский взглянул в свой список, лежавший перед ним на столе, и прочитал: — Денежкину мы обязательно спросим. Так вы утверждаете…

— Погодите, — перебил свидетель, — я ничего не утверждаю. Я говорю вам, что Дима с Борей смотрели передачу про себя, и все. Там всего минуты три она и шла, и, когда они подошли, я не знаю, не следил. А вы еще Славку спросите, он, кажется, и побежал за ними, когда объявили, что сейчас будут говорить корреспонденты, которые побывали в Новороссийске.

— Кто этот Славка? — спросил следователь.

— Да Славка, и все! Он недавно появился. Слесаренок. А как его фамилия, я не интересовался.

— Вы не знаете фамилии того, кто работает рядом с вами? В одной смене?

— А он недавно. Почему я должен помнить?

— Хорошо, мы обязательно проверим. Еще можете что-то дополнить к сказанному?

— Ничего. Закурить можно?

— С какой это стати? — опешил Липняковский.

— А я в кино видел, что следователь всегда предлагает тем, кого допрашивает, покурить.

— Не тот случай, — буркнул Липняковский. — Вот, подпишитесь на каждом листе и пока — свободны. Позовите Денежкину…

Александра Григорьевна своей специфической, южной, видно, казачьей статью сразу напомнила Антону Зою. Только эта женщина была, конечно, почти вдвое старше. Но крупные, отчетливые формы ее, перетянутые по талии тугим поясом и словно нарочно, для посещения прокуратуры, втиснутые в узковатое уже для нее платье — явно от прежней жизни, определенно указывали на то, что она и сейчас еще способна запросто ухайдакать любого мужика, который на нее глаз положит. Ну а когда была моложе, наверняка сама с немалыми трудами от бессчетных ухажеров своих отбивалась. Антон невольно засмотрелся на нее, и она, перехватив его упорный взгляд, хитро усмехнулась. Он опустил глаза и подумал, что здесь, в этих краях, женщины и в возрасте выглядят так, что дай Бог каждой!

Отвечала она свободно, не задерживаясь и не задумываясь, показывая, что скрывать ей нечего. А следователь, как увидел Плетнев, шел уже по третьему кругу со своими вопросами.

— Посторонние могли проникнуть на электростанцию, в диспетчерскую, во время вашего дежурства?

— А как, интересно? Там же охрана!

— Но ведь вы же не все время, оказывается, как утверждают другие свидетели, на своих постах стояли?

— А какой у меня пост? Швабра да ведро? Это, милок, не пост, а одно недоразумение. За всеми ходи да подтирай! Уборщица я, а не диспетчер!

— А сколько их было, этих «всех»?

— Так посчитаем… — Она стала загибать пальцы. — Димка с Борькой… Васька… Ваня большой, Ваня маленький… Сашка — тот все про звезды шутил. Ну и Славка, этот ко мне лип, все спрашивал, кто да откуда? А… еще Юленька. Эта только улыбается всем. Девочка… Ну и я, стало быть, девять человек, вся смена.

Пока Денежкина называла имена сотрудников, которые нынче утром закончили дежурство, Липняковский заглядывал в свой список, что держал перед собой на столе, и, когда женщина закончила перечисление, посмотрел на Плетнева и кивнул: мол, все она сказала правильно, в соответствии со списком.

— И где вы находились во время передачи? — спросил следователь, отодвигая список и придвигая протокол допроса.

— Ну как где? В подсобке, я ж говорю, у нас там телевизор стоит. В тесноте, да не в обиде. А всей передачи-то — кот наплакал! Они снимали целый день, намусорили, натоптали, а показали одного Димку. Про Борьку вообще ни слова! Обидели человека, а он ведь больше всех сделал! Несправедливо…

— А никто, по вашему мнению, не мог за то время, пока вы смотрели телевизор, пробраться в диспетчерскую и устроить диверсию?