Большая игра всегда велась только на трезвую голову, а в ту ночь пили «султыгу» и резались в храп. Султыгой назывался популярный напиток лётчиков, который представлял собой классический медицинский спирт, разведённый до двадцати градусов для авиационных технических нужд. В ходе употребления оного Боря усиленно врал, что если организм окажется слабым, то можно даже ослепнуть или оглохнуть. Очевидно, он говорил так, чтобы остальные игроки пили меньше, а ему, таким образом, досталось бы больше. Страшилки возымели действие, и друзья-собутыльники дозы уменьшили, но Боря был уж очень крепок, и в то время, когда все остальные уже лыка не вязали, он оставался относительно свеж. Чем больше компаньоны пили, тем медленнее шла игра.

Глубокой ночью в какой-то момент после очередной раздачи игроки взяли карты в руки и принялись, как водится, их разглядывать, чтобы определить свои возможности. Двадцатиградусная султыга дала о себе знать, и пауза затянулась, во время которой Шура Хмелюк задремал, но карты продолжал держать «ближе к орденам». Месяцев, чтобы не разбудить спящего приятеля, приложил палец к губам и осторожно встал. Затем, крадучись, подошёл к выключателю, погасил свет, толкнул в плечо Хмелюка и недовольно произнёс:

– Шура, чего замер? Ходи давай.

И тут после короткой паузы в кромешной тьме раздался истошный вопль Хмелюка:

– Мужики! Мужики, я не ничего не вижу! Я ослеп!!!

Продолжать игру после этого не было сил.

На очередной учебный период наш батальон по-прежнему остался в статусе «строительного». Все прелести такого состояния мы уже успели оценить. Во-первых, проверка обошла нас стороной, а вместе с этим изматывающие натаскивания в стрельбе, физической и строевой подготовке. Во-вторых, старшие детского автобуса назначались из числа командиров групп нашего подразделения. Но были и минусы. Всех разгильдяев, нарушителей дисциплины, неспособных к обучению, хромых, хитрых и ленивых отправляли именно к нам, как говорили: на исправление.

Построили ещё одну казарму, новое офицерское общежитие барачного типа. Строительство возглавлял всё тот же сержант Степанов, жизнь которого едва трагически не оборвалась. Батальон только что переселился в казарму, нами же построенную. Под бытовку была отведена небольшая комната. Зачастую бойцы после глажения обмундирования оставляли там бутылки с водой. Однажды Степанов в спешке схватил бутылку, сделал глоток и тут же выплюнул. «Что это было?» – спросил он. Это оказался дихлорэтан.

Эта смертельно опасная жидкость на территории городка могла встретиться где угодно. На бывших стартовых ракетных позициях в земле была вкопана целая цистерна, которая осталась от наших предшественников. Степанов тут же рванул в санчасть. Он прекрасно понимал, чем это чревато.

Совсем недавно к начальнику медслужбы майору Бабинцу пришёл молодой боец из подразделения обеспечения и заявил:

– Товарищ майор, я дихлорэтан выпил.

– Сколько? – едва промолвил Бабинец.

Боец показал примерно на уровень половины стакана. Начмед выдохнул и мысленно перекрестился – перед ним стоял живой труп.

– Давно?

– Не-а, полчаса назад, – ответил счастливый боец.

– Зачем ты это сделал? – продолжал расспросы начальник медслужбы.

– А говорят, что если месяц в госпитале пролежишь, то в отпуск отпускают, – произнёс солдат и заулыбался.

– Ну, что ж. Поехали, – сказал Бабинец и мысленно добавил: – В морг.

Смертельная доза дихлорэтана составляла около 15–20 мл. Это менее одного глотка. Предпринимать что-либо было поздно. Через полтора часа начальник медицинской службы приехал в Безречинский госпиталь и сдал ещё теплый труп солдата в морг.

Степанов сделал как раз один глоток и от его части успел избавиться, поэтому шанс у него оставался. Это понял майор Бабинец и немедленно приступил к промыванию желудка. Я тоже, как только узнал о происшествии, примчался в санчасть. Пол и медицинский топчан были забрызганы рвотными массами, но начмед литрами вливал в сержанта воду. Лицо Степанова приобрело фиолетовый цвет.

Двое суток боец лежал под капельницами и ожидал осложнений. Слава богу, их не случилось. Осенью сержант Степанов благополучно уволился и уехал домой.

Чуть раньше ему на смену в роте появился ещё один солдат, имеющий строительное образование. Младший сержант Апаликов принимал дела и стажировался у старшего товарища. Под его руководством наша рота заканчивала строительство 16-го квартирного дома. Точно такой же, второй, возводила военно-строительная рота, где работали по преимуществу узбеки. Уже год стройбат, прикомандированный к нашей части, жил на втором этаже спортивного зала.

Жарким майским днём почти готовый брусовой сруб сгорел. На это потребовалось около сорока минут. О том, чтобы его потушить, не могло быть и речи. Едва отстояли второй, тот, что находился в двадцати метрах. Это было огромное везение, что объект был не наш, а стройбатовский. На следующий же день приехала военная прокуратура. После недолгих разбирательств выяснилось, что группа стройбатовцев отдыхала в одной из комнат недостроенного здания. Один из них бросил «бычок», тот сквозь щель провалился на первый этаж, и именно там начался пожар. Теперь виновному грозило уголовное наказание.

Через несколько дней приехала целая орава родственников. Они заплатили за сгоревший дом, тут же забрали своего горе-солдата и уехали восвояси.

Примерно в это же время нашу роту отправили в соседний городок Ясногорск. Высокое звание города было дано Ясногорску явно авансом. На тот момент это было лишь несколько многоэтажных домов и не более того. Однако для нас это была цивилизация в полном смысле слова. В течение месяца бойцы должны были помогать гражданским рабочим достраивать крупную теплоэлектростанцию. По этому поводу мой друг Володя Барсуков подарил мне на этот же срок кроссовки своего однокашника Леши Скобочкина.

Ранним утром ЗИЛ-131 остановился возле пятиэтажного дома, который ещё не был сдан в эксплуатацию. Месяцев тут же взобрался на кабину и продекламировал: «Жизнь в городе начинается только тогда, когда в него вступают военные».

Для проживания нам отвели целый подъезд, а в соседнем жили студентки строительного ПТУ. Поначалу нам, офицерам, это не понравилось, но потом мы оценили все преимущества такого соседства. Во-первых, бойцов не приходилось вылавливать по всему городку – они все тут же завели знакомства с девчонками и далее этого подъезда не уходили. Коль скоро это было легко контролируемо, то и самоволкой не считалось.

Во-вторых, девушки не любили пьяных и таким образом вместо нас отслеживали соблюдение «сухого закона». Тем более что за его нарушение грозила отправка в часть. Общими усилиями вопрос дисциплины решился эффективно и твёрдо.

Строительными работами руководили местные рабочие. Они же сообщали нам о случаях саботажа, а за это тоже полагалась высылка в часть. За высокую дисциплину и добросовестное отношение к работе мы, офицеры, пошли на компромисс и не домогали солдат утренними зарядками и лишними построениями, кроме вечерней проверки.