Что ответить Фадлу? Хасан не обладал смелостью Шанфары — тот был бедуином, мог терпеть голод и жажду много дней, а Хасан — изнеженный горожанин. Он бросил взгляд на своего покровителя и убедился, что тот ждет, неторопливо перебирая четки. Хасан закрыл глаза, чтобы лучше видеть Джинан «глазами сердца», как говорил ему когда-то Абу Убейда, и начал:

— Разве ты не видишь, что я погубил свою жизнь

В погоне за ней, а настигнуть ее нелегко.

И когда я увидел, что мне не найти ничего,

Что приблизило бы меня к ней и что я бессилен,

Я отправился в хадж, сказав: «Джинан ушла с паломниками,

Может быть, путь соединит меня с ней…»

Вдруг он почувствовал, как что-то сжимает горло — будто на шею накинута петля. Сдавленным голосом сказал Фадлу:

— Господин мой, разреши мне после совершения паломничества остаться у жителей степи. Я хочу совершенствоваться в языке, а ведь никто не знает столько редких слов, пословиц и древних легенд, как они, а речь их несравнимо чище и благозвучнее, чем у прочих.

Фадл кивнул — как показалось Хасану, с радостью:

— После паломничества я дам тебе все необходимое — коня, одежду и деньги, а ты выбери какое-нибудь племя, и мы найдем принадлежащих к нему людей в Мекке, чтобы они сопровождали тебя до становища своих родичей.

Чем ближе к священному городу, где находится «Дом Аллаха», тем оживленнее. Халиф аль-Махди приказал построить новые крепости на мекканских дорогах, обновить и вычистить колодцы и источники. Недалеко от Благородной Мекки, родины пророка, их путь пересек другой караван. Погонщики затеяли было ссору, но тут же отступили. Хасан услышал шум и увидел, как толпа паломников и местных жителей обступила одного из верблюдов, нагруженного огромными вьюками. Один из них развязался, и на землю упал сосуд из тяжелого металла. Погонщики хлопотали вокруг него, но не могли поднять. Хасан сошел с коня и подошел ближе, расталкивая людей. Те сторонились, видя его богатую одежду. Впереди кричали:

— Это хрусталь, из которого делают чаши!

— Какой хрусталь, чтобы твоей матери больше не видеть тебя, это замерзшая вода, видишь, она тает!

Один из погонщиков объяснял:

— Это называется «лед», повелитель правоверных приказал доставить его сюда с далеких северных гор в стране, называемой Курдистан, где живут дикие племена.

— А зачем повелитель правоверных приказал везти сюда «лед»?

— Его кусочки кладут в питье для охлаждения, или заворачивают в войлок и обкладывают шатер, тогда в нем прохладно в самую сильную жару, или под полом делают настил из тростника, а на него кладут лед и покрывают соломой. Тогда в доме никогда не будет жарко.

— Много чудес в этом мире и лед из их числа!

Погонщик, польщенный вниманием окружающих, продолжал:

— А есть еще непрозрачный лед, мягкий, как вычесанный хлопок, а если его растопить, то питье будет слаще и приятнее, чем вода райского источника Сальсабиль.

Носильщики наконец обернули тяжелый сосуд войлоком, уложили в сосуд остатки льда, подняли груз на спину верблюда и стали из всех сил стягивать веревки.

— О связывающие, не забудьте о том времени, когда будете развязывать! — насмешливо крикнул им высокий человек в рваном плаще. Блеснули его ровные зубы и быстрые глаза. Хасан повернул голову, чтобы его рассмотреть. Широкие прямые плечи, ноги в грубых сандалиях, кинжал за поясом, характерная осанка степняка, чьи мысли лучше всего выразил гордец и разбойник Шанфара: «Я терплю голод и отбрасываю даже воспоминания и мысли о нем, лишь бы никто не кичился передо мной своими благодеяниями!»

Заметив, что Хасан разглядывает его, кочевник сказал:

— О смотрящий на людей, не знающих твоего имени, не о тебе ли сказано: «Нос в небесах, а зад в луже»?

Хасан не обиделся. Он знал, что бедуины не любят, когда им смотрят прямо в лицо — опасаются дурного глаза. Протолкавшись к нему поближе, спросил:

— Из какого ты племени, брат арабов?

— Если ты спрашиваешь добром, отвечу тебе, что я из племени Кудаа. Мы родичи славных химьяритов, но ныне победило семя Аднана, ибо сказано: «В нашей земле воробей становится соколом».

— Сколько пословиц ты знаешь, о брат арабов?

— Мы не считаем своих слов, они у нас обильны, как песчинки в пустыне и камни на берегах потока.

«Вот у кого надо мне остановиться! — подумал Хасан. — Это мои родичи, южные арабы, а говорят они красивее, чем Бану Фазара — у тех будто камешки пересыпаются во рту».

— Я тоже из рода Кахтана. — сказал он бедуину. — Я хотел бы провести некоторое время среди вашего племени, чтобы научиться у вас красноречию.

Бедуин испытующе посмотрел на Хасана:

— А как твое имя, молодец, и откуда ты будешь?

— Я из Басры, прибыл сюда с караваном паломников. А зовут меня Хасан Абу Али ибн Хани ад-Димашки, прозвище мое Абу Нувас по имени великого царя химьяритов.

— Что ж, добро пожаловать в наше становище, ты будешь нашим гостем. Хоть мы небогаты, но два темных и два прохладных у нас найдутся.

— Что такое «два темных и два прохладных»?

— Два темных — это сушеные финики и дикий мед, а два прохладных — это вода и молоко наших верблюдиц. Мы прославились тем, что не даем в обиду наших гостей, и это про нас говорят: «Гостеприимнее, чем приютивший саранчу».

— А в чем смысл этой пословицы? — с любопытством спросил Хасан, чувствуя все большую симпатию к бедуину.

— Смысл пословицы таков: Однажды Мурра ибн Хаумаль аль-Кудаи увидел, что у его шатра остановились всадники, в руках которых были большие мешки. Выйдя из шатра, он приветствовал их и спросил, зачем им мешки. Они ответили: «Чтобы поймать саранчу, севшую возле твоего шатра, и поджарить ее». Тогда Мурра схватил свое копье и встал, охраняя стаю, ибо считал, что она под его покровительством. Он ушел только тогда, когда она улетела, и он был прав, ибо та саранча, которая ныне поедает наше добро, не годится даже на то, чтобы ее поджарить — сохрани нас Боже от людоедства! Не иначе как в этих людей вселилась душа саранчи.

Кто-то из паломников, услышав слова бедуина, вмешался:

— Ты, наверное, еретик и последователь одетых в красное, а то и еще хуже — сторонник чужеземного безбожника Муканны. Но он уже издох от яда вместе со своими нечестивыми женами и мерзким отродьем, как зверь в норе, окруженный нашими доблестными войсками, и его душа полетела прямо в наихудшее обиталище — ад — или воплотилась в тело гиены или шакала, согласно их еретическому учению о переселении душ.

— Да, — подхватил другой паломник, — слышал я, что со времен Абдаллаха ибн Хубейра в этих святых местах не перевелись бунтовщики, которые смущают честных людей, побуждая их к смуте.

Поднялся шум. Люди, которые не слышали начала разговора, столпились вокруг бедуина и спрашивали друг друга: «Вот этот — еретик?» — «Нет, наверное он рядом, в городской одежде!»