class="p1">Голубятница Раечка. Катины заботы. Мария Семеновна. Драка с плачевным результатом. Монгол. Немой Бэк. Музей.

Солнце еще только тронуло крыши домов и верхушки деревьев, и еще зыбкая прохлада исходила от земли, и трава поблескивала утренней росой, а мы уже сидели на голощаповском крыльце, будто никуда не уходили с вечера.

Раечка, семидесятилетняя шустрая старуха с утра гоняла голубей. Голуби невысоко вспархивали над голубятней и снова пытались сесть на конек крыши, но Раечка резким пронзительным свистом и шестом, к концу которого была привязана тряпка, поднимала их в воздух, не давая сесть, и краснопегие, чиграши, почтари, турманы, бабочные, наконец, взвились стаей и ушли в сторону, набирая высоту.

Раечка держала голубей всю жизнь, и ее знали все приличные голубятники города. Ее шикарная голубятня, обитая железом, стояла на четырех высоченных металлических столбах и была видна всей улице.

Задрав головы, мы долго любовались белой стаей порхающих в небе голубей. Они будто купались в утреннем солнце. Частые взмахи крыльев делали их похожими на больших бабочек. Вот от стаи отделился один голубь. Он стал кувыркаться через голову, падая вниз. Это турман, или кубырной. Докувыркавшись почти до земли, он вдруг, как бы опомнившись, взмыл вверх и быстро присоединился к стае. В небе появились еще две стаи. Это другие голубятники запустили своих голубей. Небо, пронизанное солнечным светом, казалось бездонным и прозрачным. У меня от долгого созерцания красоты голубиного полета заслезились глаза и свело шею. Я опустился на землю.

Звякнули ведра. Это шла собирать пищевые отходы для своих свиней Катя, мать моего одноклассника Сашки Митрофанова. Полы мужского офицерского кителя развевались и мешали ей. Обтрепанный шерстяной платок, большие резиновые сапоги, хлюпающие на ногах, делали ее фигуру несуразной и жалкой, но Катя на себя не обращала внимания, ее поглощала одна забота — накормить своих свиней.

Кате хозяйки сочувствовали. Муж ее, Федор, хоть и был хороший мастеровой, но пил, а сын Сашка болел эпилепсией. Сашку мать жалела, хотя особо с ним не церемонилась, и он волчком вертелся у нее по хозяйству. Когда у него участились припадки, врачи советовали прервать учебу, и он год не учился, а потом его определили к нам в шестой класс. Мать надеялась, что он осилит семилетку и получит, как Бог даст, законченное образование.

Припадки начались у него лет с пяти, после того, как его покусала собака, их сторожевая дворняга Лайка. Лайка только ощенилась и никого не подпускала к щенкам. Сашка полез гладить их, и Лайка, никогда до этого не трогавшая своих, словно взбесившись, вдруг ощерилась и с яростью вцепилась в него зубами.

Лайку Федор пристрелил из охотничьего ружья, а щенков утопил, и больше они собак не заводили.

Катя скрылась в нашем дворе.

— Катя к Кустихе пошла, — отметил Пахом. — Сейчас собачий концерт начнется.

Собаки словно поджидали Катю и яростно набросились на нее, исходясь в злобном лае, пытаясь подобраться к пяткам или ухватить за подол кителя, но никогда не кусали: то ли боялись ведра, то ли просто снимали на Кате свое собачье напряжение, а, может быть, это была своеобразная разминка, тренировка высших собачьих качеств: голоса и отваги. Это продолжалось изо дня в день. И хотя одни собаки куда-то время от времени пропадали, другие занимали их место, и объект передавался, словно эстафета.

Покрикивая на собак басом, считая, что так лучше их отпугнет, хотя это собак только больше раздражало, Катя рысью пробежала через двор и юркнула в Кустихину квартиру. Лай смолк.

Мимо нас прошел маленький Исаак.

Неожиданно на конце улицы появилась Нинка. Она устало брела в сторону дома. Ее растрепанные волосы шевелил легкий ветерок. Она шла босиком, а туфли несла в руках.

— С работы, Нин? — не удержался Пахом.

— Ага, с ночной! — беззаботно засмеялась Нинка. — А вам чего не спится?

Нинка, не останавливаясь, проплыла мимо нас. Мы проводили её восхищенными взглядами.

Снова захлебнулись в лае собаки, и на улицу, согнувшись под тяжестью ведра, выскочила Катя. Ее окликнула Мария Семеновна, сидевшая напротив нас на крыльце своего дома. Мария Семеновна была старой девой и жила с братом, тоже бобылем, Николаем Семеновичем. Совсем недавно умерла их девяностатрехлетняя мать, выжившая из ума старуха, и они, наверно, с облегчением вздохнули, потому что мать регулярно поджигала дом, а в остальное время сидела на крыльце и разговаривала сама с собой вслух, уделяя основное внимание детям, которых зло ругала матерными словами.

— Кать, подика!

Катя, мельча шаг, как беременная сучка Шпулька, послушно засеменила к Марии Семеновне.

— Развели псарню, — стала ворчливо сочувствовать Мария Семеновна Кате. — Людям прохода не дают. Боишься из квартиры выйти. А дети все с этими собаками возятся… Не кусаются! — передразнила кого-то Мария Семеновна. — А укусит? Что тогда?.. Нука, за хвост потяни, как Колька вчера. Это надо сообразить, чтоб Пирата за хвост ухватить! Его же, черта страшного, все собаки боятся… Если б моя воля, я бы всех собак на мыло извела.

Катя согласно кивала головой, нетерпеливо ожидая, что еще хорошего скажет ей Мария Семеновна.

— У Сашки-то давно припадки были? — спросила вдруг Мария Семеновна про Катиного сына.

— Пока бог милует, — Катя поплевала в сторону левого плеча.

— Ты смотри! — Мария Семеновна понизила голос до шепота, который отчетливо долетал до нас. Как все глуховатые люди, она говорила громко. — Он возле Симкидурочки ходит. Кабы чего не вышло. Симке-то даром, что тринадцать лет, а чувства уже все бабьи имеет. К мужикам ее тянет. И вытворять стала что зря. То подол задерет перед ребятами, а то вчера ремесленника за срамное место схватила. Тот с перепугу на всю улицу орал. Думали, повредила что. Мать Симку секла и дома заперла. Да ведь вечно взаперти держать не будешь.

— Ой, господи! — перепугалась Катя. — Избави бог. Уж я ему, паразиту окаянному, выдам по первое число. Вот наказанието!

Не на шутку встревоженная, Катя заспешила домой.

— Во дает Сашок! — засмеялся Пахом.

— Да брешет старуха, — не поверил Витька Мотя. — Она, как ее мать, тоже с придурью.

Мы посмеялись, соглашаясь с Витькой.

— А я скоро работать пойду! — вдруг сообщил Монгол.

— А школа? — не подумав, ляпнул Григорян.

— Ты, Армен, с луны чтоли свалился? — Мотя отвесил Армену шелобан.

— Какая школа? Мне туда дорога заказана. Буду в вечерней учиться.

Глаза Монгола стали грустными.

Монгола исключили из школы за драку. Дрался он с Юркой Бараном, а попало завучу. А дело было так.

В седьмом классе шел обычный урок истории. Феодальный строй, мeждоусобица, «Вассал моего вассала — не мой вассал». И тому подобная