заборе, огораживающем танцплощадку, на танцующих. Но больше нам нравились приезжие из Москвы артисты, которые давали концерты в летнем «Зеленом театре». Нам нравились сатирические куплеты:

Римский папа грязной лапой

Лезет не в свои дела.

Ах, зачем такого папу

Только мама родила?

Мы хохотали, рискуя свалиться с забора, с которого смотрели на выступления артистов.

Когда нас сгоняли с заборов, мы лезли на деревья, которых полно росло вокруг эстрады.

— Тарапунька, знаешь какая самая широкая река в мире?

— Конечно, Штепсель, знаю. Это Амазонка.

— А вот и нет. Орлик.

— Почему?

— Да потому, что третий год здесь мост через Орлик строят, а конца не видно.

Мы смеялись, потому что мост, и правда, никак не могли построить, и люди, чтобы попасть на Ленинскую улицу, ходили по шаткому деревянному мостику, рискуя свалиться в реку.

Мы сидели во дворе у татар, в котором, кроме них, в полуподвале жили еще Изя Каплунский с матерью и младшей сестрой Лизой и Мишка Чекарев, тоже с матерью и совершенно взрослой сестрой.

Чекарев заканчивал школу и собирался поступать в летное училище, поэтому занимался физкультурой. Он крутил «солнце» на самодельном турнике и поднимал штангу, выкатывая её изза ограды палисадника, где она хранилась. А еще Чекарев ходил в музыкальную школу и таскал за собой обитый черным дермантином футляр с баяном, похожий на ящик, но с двумя замками, как у чемодана. Мы старались подражать Чекареву, лезли на турник, болтались как сосиски, и все, что могли, это поупражняться в подтягивании.

Мы сидели на траве, наслаждаясь теплым солнечным днем. Чекарев что-то разучивал на баяне по нотам. Ноты стояли перед ним на стуле, упираясь в спинку, а сам он сидел на табуретке и брал аккорды, время от времени наклоняясь ближе к нотам или переворачивая листы. Мы терпеливо ждали, когда он заиграет что-нибудь уже выученное.

— Пара должна соответствовать, — рассуждал Амир. — Он должен быть выше девушки на полголовы. Она должна доставать ему до уха. И одеты они должны быть хорошо. Он обязательно в костюме, и чтоб белая рубашка, а воротничок выпущен на пиджак. Вообще, хорошо, когда мужчина темный, а женщина светленькая. Мне нравятся светленькие.

Мне все это было совершенно безразличного, но я заметил, что Монгол, Мотястарший, Самуил и Алик Мухомеджан слушают Амира с интересом.

— А то, иногда смотришь, она с ним одного роста или даже выше. Такая пара не смотрится.

— Как Исаакова Женька с Женькой, — подтвердил Пахом.

— Это какая? — поинтересовался Амир.

— Да сестра Симкидурочки, Женька. Она с мужем живет теперь в доме Никольского, комнату снимают.

— Так у нее и отец Исаак меньше матери, — напомнил Монгол.

— И что хорошего? — пожал плечами Амир.

— Так Исаак любит свою Фиру, — возразил Самуил. — И что же здесь плохого?

— Ну, не знаю, — немного смешался Амир. — Конечно, ничего плохого. Но все же лучше, когда пара соответствует.

И Амир улыбнулся своей открытой улыбкой.

Чекарев продолжал разбирать ноты, и баян отвечал стройными, сильными аккордами, и уже складывалась какая-то мелодия.

— Вот вчера шла девушка с морским офицером. Она светленькая и ростом как раз чуть повыше его плеча. Вот это подходящая пара. Все соответствует, — оживился вдруг Амир.

— Да это Нинка Козлиха с Ванькой Горлиным. Ванька в отпуск приехал. Он в прошлом году училище закончил, — засмеялся Пахом.

— Нинка всем подходящая пара, — подтвердил Самуил. — Позавчера она с Колькой Голощаповым под ручку шла.

— Так Колька с Ванькой вместе в отпуск приехали. Они же кореша. Вместе в училище учились, а теперь вместе служат, — сказал Мотямладший.

— Без тебя знаем, — оборвал его Монгол.

Колька Голощапов, младший брат Витьки, который ухаживал за прокурорской Ленкой, жил в нашем доме, а Иван Горлин — на соседней улице, в частном доме. Они еще до училища дружили и все время ходили вместе. Вместе и в летное поступили. Считалось, что Колька в летчики пошел изза романтики, а Иван из чисто материальных соображений. Тогда тетя Нина в разговоре с моей матерью заметила:

— Правильно надумал. Два года — и красивая обеспеченная жизнь. А то, смотреть жалко…

У Ивана был еще малолетний брат, и мать еле тянула их на свою уборщицкую зарплату. Отец пропал без вести еще в начале войны. И, если бы не огород, — не выжили бы.

Мой отец говорил, что эти одеяльные клочки земли полстраны спасли от голодной смерти. Как-то, когда у нас дома собралось застолье, отец заговорил со своим еще довоенным приятелем Константином Петровичем или КП, как все звали его у нас в доме, про огороды. Началось с того, что гости стали хвалить материну засолку. У нас действительно всегда были очень вкусные помидоры и огурцы, и капуста. Матъ, как всегда, зарделась, а отец сказал:

— Спасибо огороду. И клочок-то небольшой, а кормит.

— У меня есть статистика, — сказал КП. — Ты знаешь, например, Егор, что официально в 1942 году огородничеством занималось пять миллионов человек. Правда, тогда пол европейской части России уже находилось под немцем, и на эту часть сведения статистики не распространялись. Зато в 1945 году официальная цифра составила 18,5 миллионов человек.

— Не человек, а семей, — возразил отец. — Считались-то наделы. А наделом владела семья. Так что эту цифру нужно увеличивать минимум в четыре раза. Только, Костя, не верь ты статистике. Статистика суха. Никто в войну не спрашивал власти, где сажать картошку. Где был пустырь, там огород и разбивали. Сначала под картошку, а там, глядишь, сил хватило еще прикопать под капустку, да под редисочку, и лучку посадить можно. Знали: с землей жив человек, не помрет, выживет. Власти это тоже понимали и не препятствовали. Это сейчас, после войны, малопомалу учет повели и постепенно с этих клочков, если он не при частном доме, стали сгонять…

Вот так, наверно, и тетя Капа с огородом вытянула Ивана с Мишкой. А когда Иван ушел в училище на казенный кошт, вздохнула с облегчением: с одним уже стало проще. Но вот Иван начал служить и вдруг прислал ей пятьсот рублей. Тетя Нина рассказывал, что тетя Капа ревела над этими, свалившимися на нее деньгами, навзрыд, а когда успокоилась, пошла в магазин, купила полкило вареной колбасы и килограмм «жамок». Мишка, сроду колбасы не видавший, проглотил кусок, который мать отрезала, нежевамши, а пряник долго облизывал, сдирая зубами глазурную корочку, и ел маленькими кусочками, которые не жевал, а сосал, смакуя и растягивая удовольствие.

Про Ивана моя мать говорила, что он уходил в училище тощим подростком: «Господи, шейка была как у цыпленка,