— Заткнись, — рычит, затыкая мне рот вонючей ладонью. — Заткнись и слушай. Видишь ту дверь, — кивает в сторону мужского туалета. — Сейчас я уберу руку, а ты смирненько туда сама пойдешь. Я не принуждаю, киса. Са-ма.

Мычу ему в руку и качаю головой.

— Нет? Ну тогда мне придется рассказать начальству, что его персонал бухает во время работы, — мои глаза распахиваются от удивления. — От тебя разит как от дешевки, — брезгливо морщится. — Вряд ли моему дяде понравится такое. Вылетишь отсюда как пробка.

О, Господи!

Его рука вновь крадется под блузу, пока в моей голове сводится дебет с кредитом и идет строгий подсчёт остатка денежных средств, если меня вдруг уволят.

Но даже это не останавливает меня от того, чтобы ни поднять руку с зажатым подносом и ни звездануть мерзавца по уху.

Звук соприкосновения его пустой головы и металлического подноса очень красиво звякает в узком проходе.

Боммм!

Я даже заслушалась.

До тех пор, пока этот звук не перебил другой.

Поросячий визг племянника гендира.

— Ах, ты дрянь! Ты что натворила? — мерзавец хватается за ухо и начинает истерически вопить, словно ему отдавили причинное место.

Я стою и не дышу. Слушаю, как сокрушается матерными диалектами мой обидчик, и ничего не делаю: ни бегу, ни паникую, ни радуюсь, ни жалею…

Я не жалею.

— Я убью тебя, тварь! Стерва проклятая! Меня контузило! Я ничего не слышу! — орет придурошный.

А вот это уже серьезно.

Не дожидаясь, пока меня убьют, срываюсь с места и бегу в нашу служебную подсобку. Бросаю проклятый поднос, хватаю рюкзак, куртку и прямо в униформе вылетаю за дверь.

Порывисто дыша, оглядываюсь по сторонам, словно за мной уже гонится ОМОН с собаками и саперами.

Бегу через зал к служебному выходу, по пути не различая ни лиц, ни звуков, ни предметов.

Я точно в комнате с лабиринтами.

Стены сдавливают.

Запахи пугают.

И когда за мной закрывается входная тяжелая дверь, а легкие получают свой первый глоток уличного ночного воздуха, я прихожу в себя и тогда понимаю, что это полный ПИндец…

Глава 19. Ночной променад по парковке

Оборачиваюсь и смотрю на тяжелую входную дверь.

Ожидание, что сейчас она распахнется и из нее повалит разыскивающая меня толпа во главе с нашим вышибалой Тарасом под два метра ростом, бодро отрезвляет.

Думать, как мне выбраться из темной задницы, нужно не здесь, Решетникова.

Но я не могу сдвинуться с места. Мои ноги ватные и не поддаются приказам. Хочу бежать, но они словно приросли к земле.

Кроме выламывающего ребра сердцебиения я не чувствую ничего.

Вздрагиваю, когда со стороны главного входа оглушающими залпами взрывается фейерверк.

У нас часто такое практикуют. Особенно те, кто гуляет в баре свой день рождения. Небольшая территория бара, перетекающая в парковку, удобна для подобного развлечения.

Принимаю сие действо за знак.

Пока подвыпивший народ будет, открыв рты, смотреть на рассыпающиеся по небу цветные огни, у меня будет шанс пересечь парковку, а дальше слиться с толпой у метро.

Рваными движениями набрасываю куртку прямо поверх униформы. Я не ощущаю, какая погода стоит на улице: холодно ли или тепло.

Закидываю рюкзак на плечо, оглядываюсь назад и, крадучись, огибаю кирпичное здание.

У входа действительно шумно и многолюдно.

Украдкой бросаю взгляд на компанию виновников зрелища и курильщиков, случайно попавших на яркое шоу. Спецназа и штурмовиков нет. Всё внимание присутствующих занято салютом, и до меня никому нет никакого дела.

Освещение у входа такое, чтобы не чувствовать себя в опасности. Поэтому я набрасываю капюшон куртки и сворачиваю к припаркованным машинам, чтобы затеряться среди них.

В голове разброд: от неверия до пустоты.

Маневрирую между крутыми машинами, глядя себе под ноги и оставляя позади яркую вывеску бара.

— Осторожнее!

Резко торможу.

Но не по своей воле.

Упираюсь носами рабочих балеток, которые не успела переобуть, в чистые ультрамодные мужские туфли.

Очень красивые.

Стильные.

Кожаные, наверное.

Никогда не носила обувь из натуральной кожи.

Экокожа — максимум, на что я могла претендовать в юности. Сейчас же дешевый дерматин и суперобувной клей — отличный тандем в условиях тотального безденежья.

Думать об обуви в тот момент, когда я, возможно, сделала человека инвалидом по слуху — безответственно. Но я не могу поднять головы и посмотреть на человека, которому принадлежит слишком знакомый мне голос.

— Вам плохо? — вздрагиваю, когда рука ложится в то место моего предплечья, где, уверена, зреет синяк. — Девушка? — пытается заглянуть под капюшон.

Наверное, так долго разглядывать его дорогущие туфли — моветон. И мне приходится поднять на него свое лицо.

— Вы? — резко одергивает руку как от прокаженной.

— Здравствуйте, Илья Иванович, — хлопаю глазами и сдергиваю с себя капюшон.

— Здравствуйте, кхм, Яна, — сбитый с толку неуверенно здоровается Миронов.

Почему он здесь, на стоянке?

А не в баре с вылизанной шатенкой или брюнеткой?

Справа фарами моргает машина и издает два негромких писка, обращая на себя внимание.

Это машина доцента. Я узнаю ее из многих, потому что его локомотив как нудист на городском пляже.

Он уезжает? С брюнетчатой шатенкой?

Возвращаюсь к Миронову и разглядываю белый воротничок его рубашки, выглядывающий из-под наспех наброшенного пальто премиум-класса.

В лицо смотреть не решаюсь.

— Что вы здесь делаете? — его голос звучит напряженно.

Я?

Работаю!

Или работала.

Уже и не знаю.

— Гуляю, — отвечаю.

— На стоянке? — недоверчиво интересуется Илья Иванович.

Задумываюсь.

Действительно, глупо: во втором часу ночи бродить между машинами в капюшоне и с рюкзаком. Ну не рассказывать же доценту о том, что его студентка в бегах за умышленное причинение вреда здоровью?!

Чувствую на себе взгляд преподавателя. Изучающий.

Уж не думает ли он, что я выслеживаю его? Трусь около его тачки и подкарауливаю поздней ночью?

— Я… — неопределенно махнув, сообщаю, — в том баре гуляла.

Пусть лучше думает, что Решетникова может, кроме студенческих вписок с дешевым пойлом, позволить себе пошиковать в элитном баре!

— Одна? — уточняет.

— С подругой. Но она осталась, а мне пора домой, — пожимаю плечами.

Пусть считает, что у Решетниковой есть стоп-контроль и голова на плечах!

— Ясно, — хмыкает.

В смысле?

Поднимаю глаза на него.

Что ему ясно?

Наши взгляды встречаются. Своим он разгуливает по моему лицу, растрёпанному хвосту и куртке, которую я ношу с одиннадцатого класса.