— Ну, это уже роман! — смеется Поэт-Криминолог.

— Прошу вас! Не перебивайте! Наконец-то мы услышали настоящую любовную историю.

— И намного более сложную, чем вы думаете, — продолжает Литературовед. — Спустя годы Франц узнает, что эти письма принадлежат и Карлу, и Юлию.

— Как так? А почерк?

— Почерк, естественно, Карла. А вот чувства, слова и весь шарм — всё исходит от Юлия.

— То есть Юлий диктовал эти письма?

— Вот именно. Я узнал сегодня об этом из дневника Лоты. Но вначале я должен вам рассказать, какие отношения связывали Франца и Лоту. Однако уже поздно…

— А не пойти ли нам пропустить по стаканчику в Морском клубе? — весело прерывает его Поэт-Криминолог.

— Я тоже хотел вам это предложить, — поддерживает его Следователь.

Устроившись за столиком в Морском клубе, Литературовед продолжает свой рассказ.

— Итак, во время моего пребывания в Гамбурге Франц, словно найдя во мне благодарного слушателя, которому можно выложить всё, что накопилось на сердце, без конца рассказывал о своей семье. «Для меня, Курта и Розы, во всяком случае до тех пор, пока они не попали в лапы Зорна, с которым принялись совершать всякие бесчинства, настоящим отцом, духовным отцом был дядя Юлий». — «Скажите, а Карл Най действительно всегда посещал ясновидящих?» — спросил я, предпочитая из-за внезапно нахлынувшего ощущения неловкости сменить тему разговора.

— Постойте, — прерывает его Следователь, — что за бесчинства имел в виду Франц?

— Насколько я понял, все, какие только возможны. Дойти до грани. Забыться. Быть на волоске от смерти. Я думаю, что они испробовали все развлечения, все возможные и невозможные наркотики, всё, что им предлагал Зорн, чтобы «почувствовать дуновение смерти», как сказала мне Роза в Вене, когда мы остались с ней вдвоем, без Курта и Зорна, которого она страшно боялась. Итак, я спросил у Франца, с каких пор его отец с такой одержимостью стал посещать ясновидящих. «Наш отец никогда не предпринимает что бы то ни было без консультаций с этими жуткими личностями, — ответил Франц. — Когда мы были детьми, один из них оказал на него особенно пагубное влияние. Он позволял ему ненавидеть нас, а меня — более, чем остальных. Мы не должны были писать, так как лишали, по его словам, творческой энергии нашего отца. Нас нужно было отдалить от Юлия, которому мы всегда давали читать свои сочинения. Этот ясновидящий утверждал, что Юлий, одобряя наши поступки, пытается вооружить нас против отца».

— Как это — вооружить? — спрашивает Следователь.

— Он считал, что для Юлия наши сочинения были своеобразным оружием, с помощью которого он надеялся свергнуть с постамента такого колосса, как Карл. «Своим творчеством мы якобы должны были убить нашего отца, — сказал Франц, поворачивая на другой галс и жестом показывая, чтобы я пригнул голову и не стукнулся о гик. — Самое ужасное, что этот маг не ошибался. Для Юлия мы действительно были удобным оружием, и он очень гибко и умно манипулировал нами. Например, он помог Розе опубликовать ее первое творение. И какой резонанс! Дочь «великого» Найя выпускает выдающееся произведение! Какое событие в мире литературы! С каким извращенным удовольствием критики осыпали Розу похвалами! О чем говорилось в этом произведении? Конечно же, о любви. Но о какой любви? Об эротической любви между братом и сестрой. В средние века такой текст сразу сожгли бы на костре вместе с автором; в прошлом веке автора сожгли бы на медленном огне в какой-нибудь камере или монастыре, предварительно загнав под ногти иголки; пятьдесят лет назад произведение сожгли бы, а автора поместили бы в психушку для богачей. Теперь же произведение уничтожают комплиментами, а его автора выставляют на обозрение…

— Миллионам жадных до зрелищ зрителям! — прерывает его Поэт-Криминолог. — В общем, ваш дорогой Франц пытался доказать бесполезность литературной критики.

— В то время литературная критика еще имела смысл. Конечно, сейчас…

— Давайте не отклоняться от темы, — нервничает Следователь.

— «Чувствуя поддержку и одобрение со стороны дяди Юлия, Роза публикует второй роман, совершенно неожиданный для молодой девушки — очень волнующий и по-настоящему художественный. Я обожаю свою сестру, — сказал Франц, — сегодня никто не пишет, как она. Ею руководит что-то свыше. Последние произведения, где речь идет о смерти, как литературная капельница…»

— Молчите! Молчите! — восклицает Поэт-Криминолог. — Только не произносите эти слова!

— Сожалею…

— О, извините, — бормочет Поэт-Криминолог. — Некоторые слова нельзя так использовать… да, есть метафоры… но… я весь на нервах… Правда, простите! И продолжайте. Ничто не успокаивает меня так, как ваши рассказы.

— Выпейте, мой друг, и успокойтесь, — говорит Следователь. — Так что еще интересного рассказал Франц Най?

— Мы по-прежнему неслись на паруснике в пене и брызгах, и наши спины совсем промокли. «А вы читали книги моей сестры?» — громко прокричал он, так как из-за сильного ветра почти ничего не было слышно. «Да-да, — ответил я с такой восторженностью, что он засмеялся. — Я взялся за это исследование именно для того, чтобы показать, что большая литература находится совсем не там, где присутствует «великий» Карл Най!» — попытался я перекричать оглушительный шум бури. Франц в это время отчаянно старался выровнять парусник, лавируя среди бушующих волн, чтобы добраться до устья и как можно быстрее встать на рейд в каком-нибудь укрытии. Ветер продолжал все усиливаться. Вдруг маленький парусник, слишком накренившись под очередным его порывом, перевернулся, и мы были вынуждены добираться вплавь, борясь с огромными волнами, до одного из военных кораблей, стоявших на якоре при заходе в порт. Нам спустили веревочную лестницу и…

— Как?! — восклицает Криминолог. — Всё это похоже…

— На генеральную репетицию постановки, в которой, правда, не окажется лестницы, — смеется Литературовед.

— Генеральную репетицию? Да, нарочно не придумаешь. А в жизни, как говорится, всё бывает. Современные писатели…

— Вы называете так тех, кто мечтает увидеть свои произведения запечатанными в целлофановую пленку на прилавках магазинов? Давайте называть писателями тех, кто пишет… Только не говорите, что я пассеист… если бы я не верил в литературу и в то, что ее кто-то читает, я бы не стал вместе с вами разгадывать загадку «Урана». Разве то, что все литературное семейство Найев пошло ко дну, не является своеобразным знамением времени? Особенно когда знаешь, сколько произведений осталось на яхте, которая не пошла ко дну. Давайте примем это условие задачи, как принимаем увертюру, готовящую нас к основной музыкальной теме.

— Итак, вы взобрались по веревочной лестнице на борт судна, — прерывает его Следователь. — Оставим в покое аналогичные игры и сосредоточимся на странностях Франца Найя. Я прекрасно его помню — он приходил с остальными членами семьи в Морской клуб. Он казался довольно скромным и застенчивым. В тот день, когда спускали на воду последний «Уран», отец попросил его — не без иронии — объяснить собравшимся, почему у млекопитающих красная кровь, а не зеленая, как у гусениц. Да, я забыл сказать, что Лота Най слегка поранила палец о край бокала с шампанским — в Морском клубе всегда давали отвратительные бокалы. Франц улыбнулся и очень любезно, в нескольких словах, рассказал «историю крови». В тот день все столы были выстроены в ряд для банкета. Франц встал и сказал приблизительно следующее: «История крови начинается в океане. Небольшое количество кислорода в растворенном виде находится в морской воде. Живое существо захватывает его… или, — продолжил он с улыбкой, — вбирает вместе с водой, как медуза, которая носит в себе целое море, сообщающееся с океаном. У гусеницы же это крошечное внутреннее море закрыто, а такая среда благоприятна для появления металлических пигментов, задерживающих кислород. Потом, во время циркуляции, клетки орошаются этой жидкостью в память об океане, превратившемся в кровь». Поскольку он собирался сесть, Лота Най попросила его закончить эту маленькую импровизированную лекцию. «Существует логика, — сказал он, — к которой, в зависимости от обстоятельств, каждый раз прибегают представители животного мира, когда им приходится выбирать между случайным и необходимым. Понятно, что кровь должна течь по артериям. Но ничто не обязывает ее быть красной. Своим цветом она обязана гемоглобину, который переносит кислород, и протеинам, использующим способность железа задерживать его. Но могут быть использованы и другие металлы, как, например, медь, которая окрашивает кровь гусениц в зеленый цвет». Вот, практически слово в слово, я пересказал вам импровизированную лекцию Франца Найя.