В самое сердце пронзило Мун не это. А то что рядом с Вороном, ровнехонько посередине между Мансулом и Аманом сидел Пауль. Переодетый, без брони, в черной тунике. С серебряным медальоном на груди. Но точно Пауль!

В первую секунду она не поверила, что видит его, но прошла вторая и третья секунда, а северянин все никуда не исчезал. Более того, он о чем-то говорил с Мансулом… На равных. Беглый гладиатор? Что вообще происходило за этим столом?

Глаза Мун снова скользнули на медальон. Не так уж много было вариантов того, что это было.

Немногие знаки чести давали большие привилегии тем, кто еще вчера был никем. Неужели это медаль добровольца халифа? Если да, то Пауль хоть понимает насколько вляпался?

Нет, этот знак давал очень важные привилегии, например доброволец переставал считаться рабом, как только принимал контракт на уничтожение кого-то по открытому приказу халифа.

И ведь это не давалось просто так. Именно с этой секунды доброволец считался практически самоубийцей, которому не светило выжить. Такие распоряжения выдавались только на действительно опасные цели. У халифа было немного долгосрочно открытых распоряжений об уничтожении и десять из двенадцати из них касались духов ранга полубогов. Еще двое были печально пустынными головорезами с огромными бандами. И некоторых полубогов из списка было больше шансов прикончить, чем этих ублюдков.

И на устранение кого подписался Пауль? Он ведь знает, что на устранение контрактной цели у него есть месяц? А потом знак должен был убить носителя. Кстати, снять его было нельзя до исполнения. Формально — тот же рабский ошейник, только в случае успеха миссии тебе все-таки даровали свободу. Но шанс успеха подобных авантюр был совершенно ничтожен.

И все-таки, кто? Может быть, она еще сумеет вытянуть этого безмозглого смертного? Пара правильных благословений при условии удачно выбранной цели контракта и она наверняка сможет обеспечить Паулю самые выгодные условия для победы. А там уж он и сам наверняка сможет завершить свое дело, в конце концов, в таких вещах даже не воинское искусство определяло, а общая карма исполнителя и то, насколько к нему благоволят боги.

— Ашер, — Мун обернулась к распорядителю Мансула, поглядывающего на зажатые в руке часики, — что за господин сидит рядом с хозяином?

— Чужак? — Ашер моргнул, припоминая. — Брат господина Амана, доброволец. Господину Мансулу он понравился. Парень — бывалый воин и охотник на духов. Он пойдет с караваном, чтобы бросить вызов Сальвадор. Ты же знаешь, что ночь духов близко?

— Да, знаю, — ей показалось, что её ударили по лицу. Ночь духов. Единственная ночь в году, когда можно бросить вызов любому духу ранга полубога и сойтись с ним поединке. Смертельном.

И Пауль должен будет выйти против нее…

Мун снова прижалась лицом к ширме, чтобы впиться взглядом в Амана. Эльяс, будто ощутив её взгляд, слегка повернулся в её сторону и чуть улыбнулся, поднимая выше чарку.

— Пью за тебя, Салли, дорогая, — шепнул Ворон ментально, с издевкой и даже намеком на интимность. От этого его грязного шепота захотелось немедленно вымыться, и натереться золой, чтобы точно соскрести с кожи этот сальный налет.

У Мун не было больше никаких слов. Яснее ясного, что в это дерьмо Пауля втравил именно Эльяс. Это были его грязные методы…

Градоначальник Турфана Паулю не понравился совершенно. Паулю вообще редко нравились настолько облеченные властью персоны. Он терпеть не мог харибского халифа — как заочного владельца всей Арены, не переваривал эффинского губернатора — за компанию с отцом и Риком, но именно Мансула али Кхара Пауль не взлюбил всей душой, с первого взгляда и абсолютно непонятно за что.

Градоначальник все сделал как полагалось. Принял присягу, выдал медальон добровольца и грамоты, дававшие Паулю право не только требовать места в караване, но и взять за счет городской казны любое оружие и любую броню в лучшей оружейной лавке. Это было ужасно кстати, с учетом того, что в кошельке самого Пауля до сих пор основную часть балласта составляли по-прежнему мелкие камушки.

Турфанец даже пригласил Пауля на вечерний пир, который закатывал перед отправкой в Хариб. В общем не было никаких причин Паулю Мансула ненавидеть. А он ненавидел этого слащавого фальшивого типа. Тихой, холодной ненавистью, которую прятал как можно глубже, удерживая на лице доброжелательную мину. Хотя это и было непросто, пока слушал рассуждения Мансула али Кхара на тему того, что хорошо бы, если бы женщины снова поняли свое место и не смели поднимать головы, а не то при Сальвадор они совершенно распоясались.

Сальвадор должна была умереть не поэтому. А потому что её суд совершал ошибки. Судья не имеет права их совершать. Судья не должен быть предвзят. Если это правильный судья, разумеется. А Сальвадор предвзята была…

— Давайте прервемся, порадуем глаза, — в какой-то момент Мансул просто откинулся на подушки, на которых сидел. И хорошо, можно было выдохнуть чуть-чуть. Не слушать внимательно всю эту неприятную чушь. Понятное дело, что в пустыню со своими взглядами лучше было не ходить, пустыня жила по своим правилам. Но сейчас Пауль рад был отвлечься.

Все в этом доме творилось по щелчку его хозяина.

По щелчку Мансула стоявший у входа магик сотворил чары тишины, и все звуки в зале тут же испарились, заставляя гостей остановить их беседы и удивленно завертеть головами, в поисках того, к чему привлекали их внимание.

По щелчку Мансула запели флейты в руках у музыкантов.

По щелчку же выскочили из-за резной ширмы дружной стайкой три изящные девушки в ярких нарядах. Выскочили, метнулись через зал, поближе к столам, чтобы гостям лучше было видно. И затанцевали…

Пауль плохо увидел сам танец. Пауль вообще все на свете перестал замечать, когда увидел Мун. Его Мун. Со свободными, чуть вьющимися волосами.

Вот она — истинная причина ненависти к Мансулу. Стоит себе, перед Паулем, ведет бедрами влево, рисует в воздухе гребень волны кистью тонкой руки. Мансул был её хозяином. Определял её судьбу. Пока что…

Поссей всезрящий, насколько же бесстыжий на ней наряд. Настолько, что всем гостям, кто сейчас на неё пялился, хотелось вырвать глаза, чтобы не видели ничего. Ни этого нежного живота, ни красивых тонких лодыжек и уж тем более — коленей!

— Хороша, бесовка, — едва слышным шепотом фыркнул Аман, — могу тебя понять, братец.

Пауль покосился на названного брата, тот ухмылялся незаметно, покусывал кончик трубки, но на Мун к своему счастью не глядел. Не нарывался.

Взгляд Пауля снова метнулся к девушке.

К тонким пальчикам, будто плетущим в воздухе невидимую паутину.

К опущенным густым ресничкам, прятавшим от непонимающих её непокорные глаза.

К гибкому телу, извивающемуся в танце настолько соблазнительно, что Пауль лишний раз почувствовал, что не понимает подобной расточительности пустынников. Как можно было делиться с кем-то даже одной из этой тройки? Как можно было хоть кому-то показывать вот такую Мун?