стол, а Ута бегом носила одежду и обувь из верхних покоев, девушка медленно меняла свой красивый вид на свой первозданный. Служанки косились на неё и дивились молча и со страхом, видя, как буквально «сдувается» её красота. И как она превращается в себя настоящую, из яркой красавицы в блёклую девицу шестнадцати лет.

***

Пока одевалась, прибежал мальчишка посыльный. Принёс короткое письмо от книготорговца:

«Товар, что вам так надобен, доставлен, ждёт вас».

Сердце её заколотилось так, что не у каждой девы колотится пред свадьбой. «Товар» — это то, чего она жаждала больше, чем своего господина. Был бы выбор перед ней: замуж идти за него или этот предмет вожделенный получить во владение своё, так ещё бы думала. Да нет, не думала бы, выбрала бы этот «товар». С ним она была бы так сильна, что любого мужа себе сама бы выбирала.

Да и кто бы устоял перед ней, кто бы не возжелал её с её-то новым видом, видом красавицы редкой. С её головокружащими зельями, что даже таких стариков, как Отто Лейбус, взволновать могут, с её знанием и провидением, которые даст ей стекло. Нет такого мужа на свете, кто не покорится ей.

Она встала, не доев:

— Корова, одевай меня, — крикнула она Уте, — идём в поганый дом, а ты, горбунья, как конюх придёт, немедля отправляйся искать мне мандрагору и всё, что сказала я тебе.

***

Дожди в городе всем в радость, только сильные дожди могут вымыть из улиц городских смрад, нечистоты и мусор, хоть ненадолго. Даже если это не очень тёплые дожди октября, лишь бы посильнее были. Чтобы поток воды смыл всё в канавы и ручьи, а уж оттуда вымыл всю грязь из города прочь, за городские стены.

Только Агнес дождю рада не была, платье надела она и всё, ни плаща, ни накидки меховой при ней не было. Промокли обе до нижних юбок. Спрятаться негде было, когда ливень холодный нагрянул, платье сразу стало тяжёлым невыносимо. И дорогие туфли с шёлковыми чулками вымочил поток, что нес всякую грязь в соседнюю канаву. Шла она к дому книготорговца Уддо Люббеля злая. Подрагивала на свежем ветерке. А вот Уте всё нипочём, от коровы толстомясой от плеч и спины только пар шёл, так она горяча была. Даже лужи не перепрыгивала, шлёпала по ним своими огромными ножищами.

Но всё раздражение её, вся злость на непогоду и служанку тут же улетали от девушки, как только думала она о том, что у книготорговца стекло есть. Да какой там дождь, она бы за ним и в метель самую яростную пошла в одном платье.

Мерзкий Уддо Люббель отворил им дверь, даже стучать не пришлось. Кланялся:

— Доброго дня вам, госпожа, доброго дня.

Он держал в руке самую тусклую лампу, что только может быть. Не хотел, чтобы она видела, как он по её велению уборку сделал на первом своём этаже. Дурак всё хитрил с ней, а она очень, очень этого не любила. Ей свет не надобен был, чтобы видеть. Ей только нужно было сосчитать до пяти, как глаза к темноте привыкали. И видела она в темноте лучше прочих кошек. А к тому же нос, нос у неё всё чувствовал, все запахи различал. Как вошла она в его дом, так поняла, порядок он навёл. Хлам и мертвечину убрал, кто-то ему тут даже помыл всё. Хоть плохо, но помыл, тут книготорговец и его пленники теперь не испражнялись на пол.

Она постояла пару мгновений, принюхалась и сказала:

— Чтобы впредь так же было, только купи чеснока или лаванды, чтобы запах мерзкий совсем ушёл.

— Как пожелаете, госпожа, — снова кланялся Уддо Люббель.

— Пошли уже, — девушке не терпелось скорее увидеть стекло.

— Конечно, госпожа, конечно, — книготорговец пошёл вперёд, освещая путь только Уте.

Они поднялись к нему в верхние комнаты, он стал растворять ставни на окнах, чтобы легче было госпоже рассмотреть удивительную вещь.

— Да покажи ты мне его, — прикрикнула Агнес не в силах больше ждать.

— Да-да, госпожа, конечно, — он кинулся к столу и из-под него достал короб небольшой. Стал раскрывать его. — Тут он, только-только привезли. Как привезли, я сразу за вами послал.

— Это шар стеклодув Шварц сделал? — Спросила Агнес, заглядывая ему под руку.

— Нет, госпожа, Шварц ещё не ответил, это умный жид Вешель мне прислал, он большой мастер, у него нет половины лица и головы, а всё живёт, не помирает, говорят, он большой колдун и знахарь. А как иначе без половины головы прожить, — книготорговец, наконец, раскрыл коробку и достал оттуда рогожу.

Ту рогожу стал разворачивать, что-то приговаривая, да девица его не слушала, она глаз от рогожи не отрывала. И вот из неё на свет появился шар. Ах, небеса, что это была за красота! Шар был не так велик, как тот, что рыцарь хранил у себя в сундуке. Он был чуть поменьше, с голову трёхлетнего ребёнка, а цвет его был просто удивителен. Казалось, что он так чист, что чище самой чистой воды. Но на удивление белым стекло не было, отливало оно нежно-голубым. Чистым голубым. Дивным голубым. Трясущимися руками Агнес забрала стекло из грязных рук книготорговца, уж больно не шла такая светлая голубизна к жёлтым его ногтям с каймой из чёрной грязи. Взяла и сначала к груди его прижала, гладила словно живого. А затем, не думая ни о Уте, что стояла в дверях, ни о Люббеле, что таращился на неё, она стала в него смотреть, стараясь как обычно заглянуть внутрь, нырнуть в него. Смотрела, слегка улыбаясь, смотрела… И улыбка стала с её лица сползать. И глаза она от стекла оторвала и подняла их на книготорговца. А в глазах вдруг злоба, и такая, что Люббель губы свои обветренные облизнул и дышать перестал. Шар скатился с руки девушки и гулко стукнулся об пол. Замер на месте.

— Говоришь, умный жид его тебе прислал? — Спросила она его таким голосом, что у него спина похолодела.

— Я… Я клянусь, госпожа, — заблеял он, — у меня и письмо от него есть, я сейчас найду, покажу вам.

Он кинулся к столу, стал рыться в бумагах и выхватил одну из них, стал махать ею, как флагом:

— Вот же читайте, госпожа, читайте.

Она читать не стала, даже в руки не взяла бумагу, и так знала, что книготорговец не врёт, не его это ложь, не его придумка, иначе она бы его уже убила бы, девушка лишь сказала ему, выговаривая каждую букву: