– Постарайся посмотреть на все это глазами копа. Хорошо?

Он только все портил. Сам вынуждал ее занять оборонительную позицию и огрызаться. Сам пытался ее поддеть.

– Он этого не делал, Чарли.

– Да черт побери, Лиз…

– Я была с ним вчера ночью.

– Что?!

– Он не заинтересован в чем-то подобном. Его вообще не интересуют люди. Ему просто… тоскливо.

– Тоскливо? Да ты сама-то себя слышишь?

– Зря ты меня сюда вызвонил.

Развернувшись, Элизабет двинулась к выходу.

– Это была большая ошибка, – произнесла она, и Бекетт понял, что напарница права.

Он все испортил.

Он потерял ее.

Элизабет вела машину и пыталась осознать, что именно только что произошло в церкви. Забудь про труп, про факт еще одной смерти! Все это слишком серьезно и слишком неожиданно. Требовалось время, чтобы разобраться, к чему все это могло быть, так что взамен Элизабет стала думать про Бекетта. Он хотел помочь – она это понимала, – но она презирала эту церковь так, как ему никогда не понять. Слишком уж старой и закостенелой была эта ненависть, которая внедрилась в душу Элизабет столь глубоко, что было трудно стоять у алтаря ее юности и быть объективной ко всему на свете. Там она чувствовала себя маленькой, злобной и обманутой. Не самая простая комбинация, так что сейчас, в тишине машины, Элизабет сосредоточилась только на одной вещи, имеющей теперь значение.

Была ли она права в том, что верила Эдриену?

Они никогда не были близки в любом общепринятом смысле этого слова. Он был мужчиной, который некогда спас ей жизнь, светом в ночи ее горького отчаяния. По этой причине ее чувства к нему никогда не относились к чему-то рациональному. Стоило подумать о нем, как она вновь видела его лицо возле карьера, уверенное и доброжелательное. А когда сама стала копом, ее вера в него лишь только выросла. Эдриен был дерзок и умен, заботился о жертвах и их родственниках. И все же, даже когда она сама стала служить в полиции, он словно возвел вокруг себя стену отчуждения. Улыбочка там. Словечко тут. Жесты скупы и мимолетны, но Элизабет не могла отрицать чувств, которые они возбуждали, – или опасных вопросов, которые поднимали эти чувства.

Она действительно одержима?

Это был сложный вопрос, но лишь потому, что Элизабет никогда не задавала его самой себе. Она стала копом из-за Эдриена; завелась, потому что он сам был всегда заведен. Когда частички его кожи обнаружили под ногтями Джулии Стрэндж, Элизабет осталась единственной, кто продолжал сомневаться в его виновности. Она – а не его друзья, товарищи по работе или судья. Даже его жена, похоже, под конец сникла, сидя, опустив голову и не желая встречаться с ним взглядом, и даже не появилась в зале суда в день вынесения приговора. Теперь эта мысль беспокоила Элизабет гораздо сильней, чем раньше. С какой это стати ей верить Эдриену, когда даже его собственная жена ему не верила? Элизабет терпеть не могла такого рода самосомнений, но ее вера в Эдриена действительно была слепа. Она тогда была совсем юной, и ей отчаянно хотелось верить; а теперь, задним числом, все это обретало смысл. Слепа ли она сейчас? Прошло тринадцать лет, но убийства действительно выглядят одинаковыми. Сегодня Элизабет могла моргнуть и живо представить мать Гидеона на том же самом алтаре. Что отличает одно убийство от другого?

Она не знала. В том-то и проблема. У них еще не было точного времени смерти новой жертвы, но, основываясь на внешнем виде тела, девушка с большой долей вероятности могла расстаться с жизнью сразу после освобождения Эдриена из тюрьмы штата. Хотелось бы знать, привязывает ли что-либо новую жертву к Эдриену: свидетельские показания, материальные улики – хоть что-то помимо того, что он осужденный за убийство зэк, только что вышедший на свободу после тринадцати лет отсидки. В другой ситуации она бы привлекла к поиску ответа на этот вопрос еще десяток людей, но ее отстранили, она выпала из обоймы. И Фрэнсис Дайер действительно уволит ее, если она начнет копать столь глубоко. Наплюй на все это, сказала она себе, не лезь. Ее жизнь разваливается на части, и жизнь Ченнинг тоже. Гидеон в больнице. Копы из полиции штата хотят привлечь ее за двойное убийство.

Но это ведь Эдриен Уолл.

А церковь – ее отца.

Элизабет вернулась туда, практически этого не сознавая, и остановила машину на обочине, чтобы понаблюдать за действом высоко наверху. Медэксперт уже был там. Равно как Бекетт, Рэндольф и с десяток других – криминалисты, патрульные и где-то среди них, подумала она, Фрэнсис Дайер. Ну как ему тут не быть? Эдриен был его напарником. Его-то показания и помогли утопить его.

Элизабет прикурила сигарету, а потом повернула зеркало заднего вида, чтобы изучить собственное лицо. Вид истощенный и неуверенный, глаза красные…

А что, если она ошибалась насчет него?

Что, если все эти годы она просто ошибалась?

Отвернув зеркало в сторону от лица, Лиз докурила сигарету до половины и затушила ее в пепельнице. Что-то тут было не так, и дело не в церкви, и не в трупе, и не в чем-то очевидном. Может, в жертве? В чем-то на месте преступления? Она понаблюдала за церковью еще пять минут и вдруг поняла, что именно породило это чувство.

Где машина Дайера?

Он ведь капитан детективов, а дело обещает быть громким…

Набрав номер мобильного Бекетта, Элизабет выслушала три длинных гудка, пока тот не ответил.

– Лиз. Привет. – Он понизил голос, и она представила, как Бекетт отходит от мертвого тела. – Так рад, что ты позвонила… Насчет того, что было…

– Где Фрэнсис?

– Что?

– Я не вижу машины Дайера. Он ведь должен был приехать.

Бекетт примолк, тяжело дыша в трубку.

– Где ты, Лиз? Ты здесь, на месте преступления? Я тебя предупреждал, чтобы…

Но Элизабет уже не слушала. Дайера в церкви нет! Надо было сразу увидеть, к чему все движется…

– Сукин сын!

– Лиз, погоди…

Но куда там «погоди»! Прямо с места развернувшись, Элизабет в мгновение ока оставила церковь позади и, нарушая все мыслимые скоростные ограничения, помчалась обратно в город. С вершины холма в двух милях впереди открылись шпили, крыши и дома, просвечивающие белым сквозь деревья. Слетев со спуска на скованные пробками улицы, она свернула вправо, пересекла мощенную булыжником улицу и пронеслась через весь город, мысленно повторяя: «Он не посмеет. Только не сейчас». Но на последнем отрезке перед выгоревшим фермерским домиком Эдриена, где-то в миле от себя она увидела огни синих мигалок. Тело все еще лежало в церкви, а Дайер уже явился арестовывать своего бывшего напарника! Старые обиды. Личная неприязнь. Обычная глупость. Какой бы ни была причина, она видела все это столь же четко и ясно, как чернила на белом бумажном листе: они запрут его в камеру, а потом будут искать какую-нибудь причину держать его там.