Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Поняла.
– Я делаю это, потому что ты хороший коп и красивая баба и потому что тебе всегда было плевать, что я уродлив, как старая автопокрышка. Но это вовсе не значит, что я горю желанием потерять работу, пустив тебя повидаться с этим сукиным сыном. Тебе все ясно?
Она кивнула, не разжимая рта.
– Ну вот и славненько, – сказал Рэндольф, а потом одарил единственной улыбкой, которую она удостоилась увидеть. – Держись прямо за моей широкой спиной, и цыц мне!
Элизабет поступила, как велено, и не удивилась, что им удалось пробраться незамеченными. Зашли по-тихому и сбоку. Вся жизнь кипела у стойки дежурного сержанта сразу за входом в здание и в отделе уголовного розыска на втором этаже. Помещения с камерами временного содержания в столь поздний час практически вымирали, и на этом-то и строился расчет. Свернув в последний раз за угол, они увидели лишь единственного охранника, сидящего за письменным столом перед тяжелой стальной дверью. Тот поднял взгляд, и Джеймс беззаботно сделал ему ручкой.
– О, Мэттью Мэтни! Как служится?
Мэтни скрестил руки на груди и стрельнул взглядом в Элизабет.
– Что за дела, Джеймс?
– Почему бы тебе не пойти подымить?
– Ты просишь или приказываешь?
– Ничего я тебе не приказываю… Ладно, сгинь.
Мэттью опять посмотрел на Элизабет – его лицо в свете флуоресцентных ламп казалось совсем бледным. Как и Джеймс, он был уже в возрасте – хорошо за пятьдесят – и лысый. Но, в отличие от Джеймса, худой и сутулый – мужчина с вечно недовольным взглядом, который, похоже, с каждым днем все больше ненавидел собственную жизнь.
– Ты ведь в курсе, кто там сидит? Враг общества номер один! – Мэттью мотнул головой за спину. – А она вполне может оказаться врагом общества номер два. Получается, блин, очень серьезное одолжение!
– Дама просто хочет переброситься парой слов. Вот и всё.
– Зачем?
– А какая разница? Это же всего лишь слова, простой набор звуков. Мы же, типа, не собираемся вытащить его отсюда! Ну не будь ты такой бабой…
– Почему ты всегда такое вытворяешь? Мне это не нравится, Джеймс. Лично я себе такого не позволяю.
– Вытворяю что? Ничего я такого не вытворяю.
Мэттью уставился на Лиз, явно что-то высчитывая.
– Если я скажу «да», то мы в расчете. Я больше и слышать не хочу про тот день! Всё, кончено. Даже если сам Дайер войдет сюда и обнаружит ее. Мы в расчете навсегда.
– Заметано. Годится.
– Могу дать вам две минуты.
– Ей нужно пять.
– Даю три. – Мэттью поднялся. – Он в изоляторе. До самого конца и направо.
– Почему это он в изоляторе? – возмутилась Элизабет.
– Почему? – переспросил Мэттью, бросая ключи на стол. – Потому что пошел он в жопу, вот почему.
Когда Мэтни удалился, она вопросительно подняла брови, на что Джеймс Рэндольф только пожал плечами.
– Итак, почему он нам помогает?
– Мэттью как-то случайно подстрелил меня на перепелиной охоте, когда мы были еще детишками. У меня есть привычка напоминать ему об этом время от времени. Он каждый раз подскакивает до потолка.
– Но вот изолятор…
– Я выцыганил тебе дополнительное время. – Джеймс отпер массивную дверь. – Не вынуждай меня вытаскивать тебя оттуда за шкирку.
* * *
Шагнув через порог в коридор за ним, Элизабет увидела справа и слева от себя ряды больших зарешеченных камер, а на его дальнем конце – глухую дверь изолятора. Двинулась дальше по полутемному коридору – старые люминесцентные трубки помигивали и пощелкивали над головой, отчего она сразу почувствовала себя неуютно. Место очень напоминало настоящую тюрьму, а для самой Лиз тюрьма становилась все более и более реальной. Низкие потолки. Тускло поблескивающий, словно пропотевший металл. Она не сводила глаз с двери изолятора, маячившей в торце коридора. Мрачноватое это было зрелище – сплошь стальная дверь с восьмидюймовым окошечком на уровне глаз. Изолятор предназначался для наркоманов, буйных и психически неустойчивых. Стены и пол здесь были обиты древней парусиной, прочно пропитавшейся мочой, кровью и всеми другими подобными жидкостями. Опасная для окружающих агрессия и открытое неповиновение – вот единственные законные причины, по которым сюда могли поместить Эдриена.
Сдвинув шпингалет, Элизабет приоткрыла заслонку окошечка и заглянула в камеру. Почему-то затаила дыхание – молчание словно излучалось из окошка наружу. Никакого движения в камере. Ни единого звука, громче едва слышного шепота.
А вот и Эдриен – в углу, на полу. Босиком. Без рубашки. Уткнулся лицом в колени.
– Эдриен?
В камере было темно, тусклый свет проникал внутрь лишь из-за головы Элизабет. Она опять позвала его по имени, и он поднял взгляд, моргая и прищуриваясь.
– Кто там?
– Это я, Лиз.
Эдриен с трудом поднялся.
– А с тобой кто?
– Здесь только я.
– Я слышал какие-то голоса.
– Нет. – Элизабет бросила взгляд в начало коридора. – Больше никого.
С трудом переставляя ноги, Эдриен прошаркал ближе.
– Где твоя рубашка? А ботинки?
Он неопределенно отмахнулся.
– Тут жарко.
Похоже на то. Кожа его блестела от пота, бусинки влаги набухли под глазами. Казалось, что какие-то части Эдриена безвозвратно утрачены. Интеллект. Бо́льшая часть его внимания, способности отслеживать обстановку. Он наклонил голову, и капельки пота покатились по его лицу.
– Зачем ты здесь, Лиз?
– Ты в порядке, Эдриен? Посмотри на меня! – Элизабет дала ему время, и он им воспользовался. Она заметила небольшое подергивание мускулов у него на плечах, легкое содрогание, приведшее к кашлю. – Что-то случилось после того, как тебя поместили сюда? Я знаю, что задерживали тебя жестко, но с тобой и тут плохо обращались? Прессовали? Угрожали тебе? Ты вроде…
Элизабет не договорила, поскольку не хотела заканчивать мысль, что он вроде как уменьшился.
– Темнота. Стены. – Эдриен с трудом выдавил улыбку. – Я не очень-то уютно себя чувствую в стесненных пространствах.
– Клаустрофобия?
– Типа того.
Он попытался улыбнуться, но это превратилась в новый приступ кашля, в еще двадцать секунд содроганий. Ее взгляд переместился ему на грудь, скользнул по животу.
– Господи, Эдриен!..
Он заметил, что она смотрит на шрамы, и отвернулся. Впрочем, спина выглядела ничуть не лучше груди. Сколько же их там было, этих бледных, почти белых линий? Двадцать пять? Сорок?
– Эдриен…