Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За наш отъезд накопилось много писем и всяких дел. Так что я по горло занята…»
«№ 3
10 октября 1934 г., Кембридж
Дорогой Петюш,
получила Твое письмо № 1, оно шло 5 дней, это не так плохо, я уже начала беспокоиться, что Ты не пишешь, как пришло Твое письмо.
Я все привела в порядок, разложила все письма, и все, [что] было нужно, нашла и тоже привела в порядок. Так что все стало очень аккуратно. Бываю в лаборатории и навожу там порядок! Но они и сами знают, что им делать. <…>
Сегодня Крокодил в Лондоне, и я его не видела, а мне самой надо с ним поговорить насчет разных мелких дел. <…>
Целую Тебя крепко и хочу, чтобы Ты не хандрил, не смей и думать это делать! Это очень нехорошо…»
«№ 4
12 октября 1934 г., Кембридж
…Получила Твое письмо № 2, очень быстро оно дошло, Ты опустил 8-го, а я получила вчера, 11-го! Теперь ты уже успокоился, что я благополучно доехала и что все в порядке. <…>
Крокодил сказал, что присмотрит и приструнит твоих молодцов[57], а что, если они без Тебя не знают, что им делать, то пусть лучше физикой не занимаются! Я их этим припугнула, и они все пришли в норму. <…>
Дорогушечка моя, Ты не томись и не хандри, ведь всегда все идет к лучшему, и не надо падать духом. Ребята здоровы, а Ты хорошо сейчас отдохнешь. <…>
Вот, моя дорогушечка, и всё. (Внимание – далее идет «шифровка». – П. Р) Сережа очень серьезно пишет письмо, и у него замечательно выходит. Он у нас молодец…»
Сережа – Резерфорд – 12 октября отправил полпреду СССР в Англии И. М. Майскому письмо, с содержанием которого он, как видим, Анну Алексеевну ознакомил.
«№ 5
13 октября 1934 г., Кембридж
…Вечером пошли в Cosmopolitan Cinema на «Man of Aran»[58]. Фильм очень плохой, скучно, длинно и бесформенно. А самое главное, не могу ходить в кино без Тебя – очень тоскливо и некого щупать. Вообще я делаю вид, что ничего нет, а на самом деле очень тоскливо и мучительно, но я не выношу сочувствия ни от кого, так что приходится себя держать в порядке. А особенно потому, что если начать реветь, то нельзя остановиться. Я все Тебе пишу, потому что надо кому-то это говорить, а Ты – самый драгоценный и должен все знать, так же как и я о Тебе должна все знать. <…>
Целую Тебя крепко, крепко. И очень мне не нравится быть одной, очень скучно, но Ты хороший и хорошо пишешь…»
«№ 5
14 октября 1934 г., Ленинград
Дорогой Крыс,
Вчера тебе написал, сегодня хочется написать опять. Все думаю о тебе, и хочется сказать, как я тебя, дорогого Крысенка, люблю, но не знаю, как подобрать слова. И маленьких крысят люблю тоже и жалею, что не могу вас видеть. Но ты не заключай, что я падаю духом или впадаю в меланхолию. Наоборот, голова начинает работать нормально, и скоро я буду что-нибудь калякать или писать. Одно только меня волнует – лаборатория моя. Это ведь тоже мое детище, и большая часть моего я туда вложена. <…> Думаю о Крокодиле тоже. Скажи ему, что я теперь чувствую, что он для меня был как отец родной, и надеюсь, он хоть немножечко меня любит так, как я его.
Ты в последнем письме мало пишешь о ребятах. Если будут фотографии, то пришли их…»
30 октября полпред СССР в Лондоне направил свой ответ на письмо Резерфорда от 12 октября. На основании директивы, полученной им из Москвы и утвержденной Политбюро ЦК ВКП (б)! (Письмо И. М. Майского опубликовано в книге: Петр Леонидович Капица: Воспоминания. Письма. Документы. М.: Наука, 1994. С. 383.)
В конце октября 1934 года Капица получил письмо из секретариата В. И. Межлаука, в котором его просили сообщить до 3 ноября о том, чем он собирается заниматься в СССР. 2 ноября Капица сообщил Межлауку, что собирается менять область исследований и заняться биофизикой, которой он давно интересуется. Продолжать в СССР исследования, которые он вел в Англии, он не сможет из-за отсутствия технической базы (см. П. Л. Капица Письма о науке. М.: Моск. Рабочий, 1989, с. 28–30). Письмо Капицы Межлаук переслал Сталину. В своем письме вождю Межлаук писал, что Капицу оставляли в СССР, чтобы он продолжал свои исследования в области физики и техники и предлагал в случае, если Капица будет упорствовать, «арестовать его и заставить работать».
«№ 10
28 октября 1934 г., Ленинград
…Получил твои письма 10-е и 9-е. Как всегда, это радость для меня, и настроение бодрее. Эти дни я немного скис, правду сказать. Очень плохая погода, дождь и слякоть, и потом, ячмень на глазу, кажется, один из первых в жизни. Но теперь он прошел. Я во всем согласен с тобой, милая моя, <…> и я так же глубоко верю, что скоро все эти недоразумения выяснятся и мы увидимся с тобой. <…>
Меня Коля очень огорчает. В разговорах он придерживается того же узкого взгляда, совсем не считается с моим душевным состоянием, и мне прямо тяжело с ним. Он развивает безумные планы, а не может даже позаботиться о том, чтобы мне добыть билеты в театр или прислать машину. <…> Я не выдержал и написал ему, что он больше мне не друг и прошу его ко мне не заходить больше. Он ответил, что я и Фрумкин – его единственные друзья, но в данном случае он принцип ставит выше дружбы, и если я не хочу, то, конечно, он приходить не будет. Я, конечно, очень люблю Кольку по-прежнему и почти уверен, что мы снова с ним сойдемся, когда он поймет создавшиеся условия. Пока я это сделал также в целях самосохранения…»
«№ 12
2 ноября 1934 г., Ленинград
…Сижу сегодня дома из-за дождя. Одну пару сапог проносил, и она в починке, поэтому не пошел гулять. Завтра сапоги будут готовы, и у меня будет, как всегда, одна пара подмоченных для прогулки и вторая, сухих, для гостей и театра.
Вчера ходил к Ивану Петровичу[59]. Он немного надо мной поиздевался,