Затем он целует меня. И в эту секунду я понимаю, что все мои усилия забыть о нем, отрицать, притворяться, что мне плевать на него, все минуты, часы и дни, проведенные в попытках стереть воспоминания о нас кусочек за кусочком, были целиком и полностью бессмысленны. В ту секунду, когда его губы касаются моих, сначала смущенно, как будто он не уверен, что я тоже этого хочу, в ту секунду, когда его пальцы погружаются в мои волосы, я понимаю, что притворяться нет смысла. И никогда не было.

Я люблю Паркера. Я всегда его любила.

Прошли месяцы с тех пор, как мы целовались в последний раз, но между нами нет никакой неловкости, никакого напряжения, как с другими парнями. Это так же естественно, как дышать: вдох, выдох. Давать, брать, давать. Его губы на вкус сладкие, но есть в его вкусе что-то еще. Что-то глубокое и острое.

В какой-то момент мы прерываемся, чтобы восстановить дыхание. В руках у меня уже нет телефона, но я понятия не имею, когда его уронила, и мне абсолютно все равно.

Паркер откидывает волосы с моего лица, касается носа большим пальцем, гладит щеки. Интересно, чувствует ли он шрам на моей коже, гладкий и чужой. От этой мысли я невольно отстраняюсь.

– Ты такая красивая, – говорит он, и я знаю, что он действительно так думает. От этого мне еще хуже. Прошло так много времени с тех пор, как кто-либо смотрел на меня, как он сейчас. А может быть, это вообще впервые.

Я качаю головой.

– Я теперь на себя не похожа. – Мое горло сжимается, и голос звучит слишком высоким, чужим.

– Вовсе нет. – Он берет мое лицо в свои руки, заставляя посмотреть на него. – Ты восхитительна.

В этот раз я сама его целую. Комок в горле исчезает. Я снова чувствую тепло, я счастлива и расслаблена, словно плаваю в самом совершенном океане мира. Паркер считает меня красивой. Паркер любил меня все это время.

Я никогда больше не буду несчастной.

Одной рукой он оттягивает воротник моей футболки, целует мою ключицу и поднимается вверх по шее, двигается вдоль линии челюсти к уху. Все мое тело дрожит, и вместе с тем мне нестерпимо жарко. Я хочу продолжения, всего сразу. В эту секунду я знаю, что сегодня та самая ночь. Прямо здесь, в моей дурацкой пахнущей плесенью машине. Я хочу, чтобы у нас с ним все было!

Я хватаю его за футболку и притягиваю к себе. Он издает звук, похожий одновременно на вздох и на рычание.

– Ник, – шепчет он.

Мгновенно мое тело леденеет. Я отталкиваю его, отшатываясь назад и ударяясь головой о стекло.

– Что ты сказал?

– Что? – Он снова тянется ко мне, но я отталкиваю его руки. – Что случилось? Что не так?

– Ты назвал меня именем сестры. – Меня начинает тошнить. Это вторая вещь, которую я пыталась отрицать: это ужасное, живущее глубоко внутри меня чувство, что на самом деле я никогда не была достаточно хороша для него, просто не могла быть, теперь снова вырывается наружу, словно монстр, готовый поглотить все мое счастье.

Он смотрит на меня и качает головой, сначала медленно, затем все быстрее, будто пытаясь накопить достаточно инерции, чтобы все отрицать.

– Это невозможно, – говорит он, но я замечаю проблеск чувства вины на его лице, и теперь я точно знаю, что я права, что он это сделал. – Невозможно. Что за хрень?.. Я хочу сказать, с чего бы я…

– Ты сказал это. Я слышала.

Я распахиваю дверь с такой силой, что вся машина трясется, но меня больше не заботит, что я могу кого-то разбудить.

Он не любит меня. Он никогда меня не любил. Он всегда любил ее.

Я просто была утешительным призом.

– Подожди. Серьезно. Остановись. Подожди.

Теперь он вышел из машины и пытается перехватить меня, пока я не добралась до двери. Он хватает меня за запястье, и я отскакиваю, поскальзываюсь на траве и выворачиваю лодыжку. Острая боль пронзает мою ногу до самого колена.

– Отпусти. – Я начала плакать, сама о том не подозревая. Паркер смотрит на меня с выражением ужаса, жалости и, больше того, вины. – Оставь меня в покое, ладно? Если ты так любишь меня, если тебе не все равно, сделай мне одолжение. Оставь меня, на хрен, в покое.

И он оставляет. Он не идет за мной на крыльцо. Он больше не пытается меня остановить. И когда я оказываюсь в доме и прижимаю лицо к холодному стеклу, судорожно дыша и пытаясь загнать рыдания внутрь, я вижу, что он уже исчез, решив не утруждать себя ожиданием.

Ник, 16 февраля

– Скажи мне еще раз, – Арон зажимает мое ухо зубами, – когда твоя мама вернется домой?

Он уже заставил меня повторить это три раза.

– Арон, – говорю я, смеясь, – хватит.

– Пожалуйста, – просит он, – это так сексуально звучит.

– Она не вернется, – сдаюсь я. – Она вообще не придет домой.

Арон улыбается и перемещает губы от моей шеи к линии челюсти.

– Мне кажется, это самые возбуждающие слова во всем английском языке.

Что-то жесткое и металлическое впивается мне в поясницу, видимо, каркас раскладного дивана. Я стараюсь не обращать на это внимания, стараюсь войти в нужное настроение, что бы это ни означало. Никогда не понимала значение этой фразы. Она звучит так, будто настроение – это что-то, что мы выбираем сами и надеваем, словно штаны. Мы с Дарой однажды решили, что «сексуальное настроение» – это, должно быть, облегающий кожаный комбинезон. А я большую часть времени предпочитаю просторные спортивные штаны.

Но когда колено Арона оказывается у меня между ног, он переносит вес и наваливается на меня, я издаю громкий крик.

– Что? – Он мгновенно отодвигается с виноватым видом. – Прости. Я сделал тебе больно?

– Нет. – Теперь я смущаюсь и инстинктивно прикрываю грудь рукой. – Прости. Что-то впилось мне в спину. Ничего страшного.

Арон улыбается. Его черные блестящие волосы сильно отросли. Он отбрасывает их с лица.

– Не закрывайся, – просит он, дотягивается до моей руки и отстраняет ее. – Ты такая красивая.

– Ты не объективен, – отвечаю я.

Это он красивый. Мне нравится, что он высокий, что я чувствую себя такой маленькой рядом с ним, мне нравится, что благодаря баскетболу его плечи и руки стали такими сильными. Мне нравится цвет его кожи, сливочно-золотой, словно свет, проникающий сквозь осенние листья. Мне нравится форма его глаз и то, что у него такие шелковистые прямые волосы.

Мне нравится в нем столько разных мелочей, насечек на компасе, точек на диаграмме. Но когда я спрашиваю себя о том, люблю ли я его, мой ответ – нет. Не люблю. Или не могу любить. Не знаю, что из этого верно. Да и имеет ли это значение.

Арон хватает меня за талию и отклоняется назад, сажая меня на колени, так что теперь я сверху. Затем он снова меня целует, осторожно исследуя мой язык своим, водит ладонями вверх и вниз по моей спине, касаясь меня так, как он привык делать все: со сдержанным оптимизмом, словно я – животное, которое можно спугнуть неаккуратным прикосновением. Я пытаюсь расслабиться, пытаюсь выбросить из головы ненужные глупые образы и мысли, но все, на чем мне удается сфокусироваться, – это телевизор, который все еще включен. Показывают эпизод старой телеигры, где участники соревнуются, приобретая продукты.