«Рыбаки» Григоровича… Как я была бы счастлива, если бы могла хоть однажды встретиться с автором. Чем-то нетронутым, свежим пахнуло на меня, забытое детство вновь встало передо мною, и вспомнила я, как увлекалась этой прекрасной идиллией еще маленькой девочкой.

Трудно передать теперь то чудное впечатление, которое сохранилось во мне: я инстинктивно чувствовала что-то светлое, прекрасное в этом произведении и долго жила этою радостью. Такого впечатления, перечитывая «Рыбаков», конечно, уже не получилось, и только о прошлом задумалась я…

29 декабря. Странно: во мне точно два человека: один – домашний, который живет в семье, болтает вздор, ссорится с матерью, а другой – живет совершенно особенно, своею внутренней жизнью, отдаваясь то радости, то печали. Это – мирок моих книг, учебников, мечтаний, сентиментальных бредней, мирок моих мыслей, моих чувств и впечатлений, которого мне некому показывать, моя фотография, одним словом – мой дневник. Первого-то человека видят во мне все, и вовсе не одобряют; о втором никто не догадывается, да и знать никто не захочет: кому какое дело до меня? Я так и живу раздвоенно.

1894 год

1 января. Вот и опять Новый год. Вчера я гадала, лила олово, и мне вылился свадебный венец – все были в восторге. Но неужели это гаданье действительно предвещает то, над чем я смеюсь: такая перспектива нисколько не привлекает меня…

Наверное, ни одна молодая девушка не проводит так этого вечера: в большом кресле, полураздетая, с распущенной косой, озираясь при малейшем шуме, украдкой увлекаюсь я Карлейлем, его замечательной книгой «Герои и героическое в истории»…

7 января. Боже мой, до чего я дошла! Я назначила свиданье студенту-репетитору, у которого тайно ото всех, через брата, доставала себе читать все последние книги. Мое холодное бесстрастие девушки, поведение которой в отношении молодежи безразлично, чисто, как вода, – куда оно делось? Что, наконец, он подумает обо мне? Ведь, может быть, он не понял моей единственной мысли, заставившей меня решиться на подобный поступок: страха перед родными, если они обо всем узнают, и любви к чтению, потому что книги очень интересны и я их нигде, кроме него, достать не могу. Но, впрочем, безразлично, – пусть я окончательно упаду в его глазах; перед собой я сознаю, что не совсем виновата, что мне есть еще оправдание в этом смелом поступке. Будь что будет!

9 января. Обстоятельства мне благоприятствовали: мы встретились на катке, и я ему сообщила новый план для тайного чтения книг, без посредничества Шурки. Он его одобрил и долго говорил о той странной обстановке, в которой живет наша семья. Случайно разговор коснулся брака; мой собеседник очень удивился, когда я заметила, что отношусь к нему совершенно безразлично.

– Вы рассуждаете как старуха! Слишком рано вы разочаровались в людях. Непременно надо вам принести Макса Нордау.

– Что ж, если я так рассуждаю – этому меня научает жизнь, – грустно сказала я.

– Но потом вы можете очень раскаяться.

– Это почему же?

– Да потому, что вы вдруг встретите человека, которого полюбите…

Я ожидала это возражение и приготовилась к нему.

– Полюбить? Mersi, – засмеялась я, – этого никогда не случится.

– Отчего?

– Я ни в каком случае не могу рассчитывать на взаимность, а любить так, одной, – против этого восстанет мое самолюбие.

– Но ведь в этом же вы не властны, – уверенно ответил студент.

– Будто бы? Напрасно так думаете: это зависит от самообладания… – Я немного позировала перед ним; не знаю почему, но мне иногда доставляет удовольствие казаться хуже, чем есть в действительности.

11 января. Он принес мне «Исторические письма» Миртова14, литографированные… Как я боюсь… но смелым Бог владеет! Вечером мама пригласила его к чаю. Я узнала в нем человека несколько свободомыслящего, отрицающего богатство храмов Божиих (это «излишняя роскошь»), не признающего святых, сомневающегося в их действительной святости и в том, точно ли их души в раю, или же где-нибудь в другом месте. Я много читала об атеистах в книгах, уверена также, что все студенты безбожники, но говорить с ними о религиозных убеждениях, к счастью, мне не приходилось. И сегодня, забыв свою обычную сдержанность, говорила много и слишком увлекаясь, так что со стороны, пожалуй, могла показаться ему даже смешной…

12 января. Печальный день… Папа, где бы ты ни был, знай, что я всегда помню и люблю тебя! Под звуки старинных мотивов, которые мама играла сегодня вечером, закрывая глаза, – я опять как будто очутилась в Нерехте, маленькой 12-летней девочкой, в то памятное Рождество, когда мы приготовились покинуть ее навсегда… Тогда умер папа. Он был четыре года душевнобольным. Ясно помню его в это время: он ходил по дому, не узнавая уже ни его, ни окружающих… Но папа продолжал любить нас: я его не боялась даже в самые ужасные моменты его буйных припадков и неистовых метаний… И он бывал всегда кроток при встрече с нами…

13 января. В дружеской беседе подруга Катя пыталась склонить меня к равнодушному отношению к мужчинам, не оставшимся девственными до брака.

– Ты удивляешься? Но – увы – все без исключений они таковы.

– Но ведь это же гадость, Катя, это нечестно! – проговорила я, и слезы так и брызнули у меня из глаз.

– Какая ты нервная, милая, – они же не могут оставаться чистыми, себя сдерживать, они лечатся от этого.

– И все-таки, – бессознательно повторила я, – это гадко! Они до брака удовлетворяют свою чувственность, а после эти самые подлецы требуют от нас безукоризненной чистоты и не соглашаются жениться на девушке, у которой было увлечение до брака. Нет, уж если поведение супругов должно быть одинаково, тогда и мужчины должны жениться на проститутках… Я убеждена, как и ты, что каждый мужчина – скверный человек, и поэтому спрашиваю тебя – стоит ли любить таких? Я потребую от своего жениха того, чего он не может мне дать – девственной чистоты, чтобы он был подобен мне; иначе говоря – никогда не выйду замуж… Пусть меня считают глупой идеалисткой, но мне невозможно подумать, мне гадко будет вступить в брак с человеком, у которого я заведомо буду десятой женою по счету. Это так скверно и так невыносимо, что я лучше лишу себя счастья иметь детей и поступлю в монастырь… Допустим, наконец, что жить без любви невозможно, – так я всеми силами постараюсь вырвать эту любовь из моей души, но не отдам ее какому-нибудь современному приличному подлецу, потому что это – унижение, как ни старайся ты его оправдать… Таковы мои убеждения, их не вылечишь никакими книгами…

Наш разговор был прерван…

19 января. Сестры