– Ты моя маленькая, устала совсем. Заработалась. – Он стянул с нее второй сапог. – Сейчас мы тебя разденем, усадим на диван и вкусно…

– Ничего у нас не получится, Коля, – глядя в его макушку с небольшим, торчащим, непослушным вихром в центре закручивающейся спирали, перебила Мира, произнеся свое постановление глухим, тяжелым тоном.

Он замер, держась двумя руками за ее голень.

– Я тебя не люблю, – закончила она оглашать приговор.

Коля медленно опустился на пол, вытянул одну ногу, вторую согнул в колене и посмотрел ей в глаза.

Прямым, серьезным взглядом без самообмана.

– Тебе надо было тогда уйти, – устало покачала головой Мира.

Поднялась, переступила через его ноги и прошла в кухню.

Коля ушел. Почти сразу. Он не предпринимал попыток с ней поговорить и что-то выяснять – все было понятно без ненужного сотрясения воздуха. Покидал какие-то вещи в сумку, бросил ключи на тумбочку в прихожей и ушел.

А Мира, сидя в гостиной на диване, ела приготовленную Колей в духовке рыбу под каким-то особенным соусом, запивала лимонадом и смотрела старую новогоднюю кинокомедию.

И громко, от души хохотала над шутками и хохмами в фильме.

Новый год Мира встречала с родными, притащившись к маме с дядь Мишей домой часам к одиннадцати вечера после отыгранных трех спектаклей и небольшого корпоративчика в гримерных. Дома было хорошо – тепло, уютно, вкусно, и Никита привел девушку знакомить с родней. С девушкой Мира познакомилась, поела и завалилась спать через полчаса после того, как пробили куранты, оповещая о пришествии в страну Нового года.

Утром первого января ровно в десять она играла спектакль.

Не «Зайку-зазнайку», а «Морозко», но тоже не рахат-лукум.

Мире нестерпимо мечталось уехать из Москвы куда-нибудь подальше, лучше всего в любимую ею Италию.

У нее так устала, так замучилась душа, да и физически уже никаких сил не оставалось после предновогоднего аврала, и хотелось только одиночества, красоты и тишины. Много тишины и много одиночества.

Стремясь к этой, засевшей шилом в сознании, мечте, Мира неприкрытым и наглым шантажом, пообещав, что вообще на фиг к такой-то маме уйдет из театра, – выбила-таки из Виктор Палыча краткосрочный отпуск на десять дней в счет не востребованных ею каких-то отгулов.

И уже мысленно улетела и выключила телефон, и спала в номере ее любимой средневековой гостиницы на настоящей перине – вот прямо закрывала глаза и видела, как отсыпается в большой кровати, с замысловатой кованой спинкой изголовья.

Но… Было еще одно мероприятие, на котором ей надлежало присутствовать и отстоять обязательным порядком. Хотя бы в день открытия.

Международная выставка, посвященная истории искусства изготовления кукол и всему, что с ним связано. Уникальная и совершенно необыкновенная выставка, проходившая под эгидой международного культурного фонда, а также при участии в ней частных коллекционеров.

На выставку Мира шла с Костей и Маргаритой, теми самыми друзьями-художниками, хозяевами так полюбившейся Петьке лавочки.

Вообще с друзьями у Миры дела обстояли не очень.

Нет, они были, но все больше просто друзья-приятели, хорошие знакомцы, и всё, а вот с близкими, теми, которые становятся родными на всю жизнь, не сложилось.

Так вот получилось, не по умыслу и от хмурости и замкнутости характера, а по судьбе. В том самом своем подростковом бунте Мира растеряла всех друзей детства, порвав все связи, – кто сам отвернулся, отшатнувшись в ужасе от того, какой она стала, кого она оттолкнула от себя, а тех, кто был в их группировке, друзьями уж точно не назовешь, да и нормальными людьми – с большой натяжкой.

Так что, уезжая из Москвы к папе в Екатеринбург, за спиной Мира оставляла выжженное поле каких бы то ни было дружеских отношений и привязанностей.

В Екатеринбурге, в институте, это да! Там они все были как одна семья, вся их группа – единомышленники, братья и сестры, дышавшие и жившие одними устремлениями и целями. Креативные, шумные, талантливые.

Они все были как родня – близкие и настоящие… пока учились.

Жизнь – странная штука, со своими странными закидонами, вот ведь дружили до сердца, друг за друга жизнь готовы были положить, а закончили учебу, разлетелись по стране кто куда, не виделись и не общались близко, только коротенько в соцсетях перебрасывались новостями, и всё. И вроде как друзья-друзья, но уже не такие близкие, а то и вовсе сильно далекие друг другу.

Из курса Миры в Москве, помимо нее, осело еще трое ребят – два парня и Галка. Мужики остались в профессии и вот уж почти десять лет пытались пробиться на серьезные театральные подмостки и в кино, но пока не очень получалось. А Галка сразу же ушла из актерства и театра.

Поработала цветочницей и как-то быстро выскочила замуж за нормального парня, предпринимателя средней руки. Теперь живет в Подмосковье в своем доме с мужем и тремя детьми мал мала меньше, с тремя собаками, кошками и курами для полного комплекта.

Вот с Галкой Мира иногда встречается. Ездит к ним за город не без удовольствия – хорошо там, простор, красота, что летом, что зимой.

Иногда Мире даже удается вытащить подругу в Москву, заманив какой-нибудь выставкой или интересной культурной программой.

Но, честно говоря, никакой былой душевной близости между ними уже не было – любимый муж, дети, заботы – все у Галки было направлено туда, в семью. Это нормально. И все же они дружили, как могли. Нынче вот Галку вытащить не удалось – они всей семьей улетели в отпуск.

Впрочем, может, и к лучшему. То, что было сейчас важным и больным для Миры, подруге она рассказать не смогла бы, да и никому другому.

Слишком личное, слишком интимное и слишком сказочное, что ли, не из грубых реалий. Впрочем, душе было больно по-настоящему, но никому рассказывать и делиться своими болями Мира не собиралась.

Выставка была шикарной, и Мира, с тщанием и пристрастием рассматривая экспонаты и здороваясь со знакомыми, испытывала настоящее удовольствие и немного гордилась тем, что имеет отношение к этой красоте и к самой выставке.

– Здравствуйте, Мирочка! – шел ей навстречу, распахнув объятия, куратор выставки Лев Аркадьевич, импозантный мужчина лет за шестьдесят, носивший несколько гротескную и пафосную фамилию Шанхайский, ужасно ею гордившийся и частенько вскользь упоминавший достойных предков в каких-то навороченных званиях.

– Какая выставка-то, а! – сведя распахнутые руки до рукопожатия, гордясь, похвалился он и, захватив обе ее ладошки, довольно крепко пожал.

– Совершенно потрясающая! – ответила за Миру Рита в восхищенных тонах. – А картины! Как вы сумели сделать такую уникальную подборку полотен с куклами?

– Это наши секреты, – напустил загадочности Лев Аркадьевич, повернувшись к Рите, – скажу только, что пришлось много потрудиться и провести тяжелейшие переговоры с огромным количеством людей.