* * *

На следующий день начиналась куланаа́са, праздник красок.

Ана хотела кататься на поездах, пересаживаясь с одной линии на другую, и Нив придумал особый маршрут – чтобы они смогли посмотреть на раскрашенный к торжеству город, но не попали в толкучку на станциях и в поездах.

Они вышли рано, когда ещё не погасли ночные огни. Ане не терпелось поскорее выбраться из дома, сбежать от хрипящего на последнем издыхании очистителя и духоты, и она даже не успела толком отойти после укола.

Занималось утро – как в самые обычные будни. Нив как будто провожал Ану до видая-лая.

В праздник день всегда длился дольше – после сумерек солнечный свет заменяло электричество, – поэтому город ещё спал, никто никуда не торопился, и по пути им не попадались прохожие. Ана жаловалась на холод, хотя, несмотря на утренние часы, уже припекало. Ветер – теплый, как чьё-то дыхание. Небо – чистое и светлое, без облаков. Нива пугал этот странный озноб Аны. Надо было предложить ей вернуться, но он не решался. Она так ждала праздника, он не мог заставить её весь день проваляться в постели.

Старый район почти не украшали.

Ни газовых гирлянд, ни ажурных фонарей, ни цветных флажков, которыми обычно пестрили в куланаасу улицы. Люди вопреки этой давящей серости приклеивали на свои окна яркие фигурки – вырезанные из бумаги силуэты богомольцев с комично распростёртыми руками. Издали аппликации превращались в аляповатые кляксы, и казалось, что стёкла домов замазаны масляной краской. Нив пожалел, что сам не догадался вырезать смешных человечков из бумаги. Ана наверняка бы обрадовалась.

Но она и так улыбалась, её не смущала серость окраин.

Уже рядом с Нивартаном они увидели несколько растяжек с поздравлениями и одинокий синий флажок у входа в плев. Со станции они уехали в почти пустом вагоне – праздник ещё не начался.

Ана сидела у окна и смотрела на проносящиеся мимо дома. Они выходили там, где она хотела. Она не знала названий, она просто говорила – когда заводили музыку, и весь состав, вздрогнув, замедлял ход, – что им обязательно нужно посмотреть на эту древнюю гармию, газовую иллюминацию, длинный икавезман, или постоять на красивом перроне, накрытом, как саваном, тусклой гирляндой, от которой исходила тень, а не свет.

Город оживал.

На станциях толкались люди в нарядных одеждах, бренчали бравурные мелодии, звенели радостные голоса. Вагоны теперь заливало раскатистым шумом – все смеялись, пересказывали выпуски новостей, обсуждали то, что творится в сердце города.

Нив волновался, что Ане нездоровится. Она иногда замирала, точно задерживала дыхание, и сидела, не двигаясь, неподвижно глядя в окно. Он даже решил, что разбудил её от странного сна, когда слегка тронул за плечо и сказал, что им пора выходить – они пересаживались на соседнюю ветку, чтобы объехать праздничные толпы стороной.

И снова их вёз пустой поезд, снова музыка из вещателей играла только для них.

Ана с интересом разглядывала в окно крашеные дома, людей в модных одеждах, предпочитающих скоростным составам неторопливые прогулки пешком, полицейских, истошно-красная форма которых неожиданно вписывалась в палитру безумного дня. Она по-прежнему просила выйти на станциях, но теперь они не спускались и молча стояли, наблюдая за улицей внизу. Ветер перебирал материю украшающих перрон флагов, придирчиво пересчитывал цветные складки. Пустыня была далеко, но почему-то казалось, что уже за поворотом поднимаются высокие барханы, и дорожный камень рассыпается песком.

На очередном пустом перроне Нив подумал, что, благодаря его стараниям, они объехали все интересные места стороной, и от праздника им достались только запах песка да цветные флаги.

Ана молчала.

Нив вопросительно кивнул. Она пожала плечами и убрала прядь волос со лба.

– Ты как себя чувствуешь? – спросил Нив. – Не устала?

– Всё хорошо, – сказала Ана, но глаза её говорили об обратном.

Дальше по плану у них значилась прогулка по икавезману. Нив беспокоился, что в торговых кварталах не протолкнуться из-за ряженых толп, решивших растранжирить в честь праздника все сбережения, но Ане требовался отдых – от жарких улиц, от песка, от дыхательной маски, – а в икавезманах трудились сотни дхаавов, и воздух так насыщался свежестью, что кружилась голова. Они могли пообедать, выпить стаканчик макара́нды, о чём-нибудь поговорить.

Ана сняла дыхательную маску.

Они зашли в самад на последнем этаже и сели рядом с парапетом. За перилами открывался головокружительный вид на огромную винтовую лестницу, а с прозрачного, в пылевых разводах, потолка падали солнечные лучи. Ана неожиданно разговорилась. Она спрашивала обо всём, что видела – сколько лет тем гармиям, которым, как убеждал её Нив, уже десятки раз перекрашивали фасад, когда включат всю праздничную иллюминацию, что означают различные цвета у флагов.

Вокруг кипела жизнь. Люди спускались и поднимались, вещатели о чём-то вещали, перекрикивая друг друга, бренчала суматошная музыка, хлопали невидимые двери.

Ана потягивала ледяную макаранду, а Нив взял себе немного катто́йи. Он слегка опьянел, и ему вдруг захотелось остаться здесь, на последнем этаже огромного икавезмана, никуда не уходить.

– А как называется эта станция? – спросила Ана. – Которая тут рядом?

Щёки её раскраснелись, но дышала она легко.

– Келиван, – ответил Нив.

Ана задумалась, решая что-то.

– И куда мы поедем теперь? – спросила она, отодвигая стакан.

– Так, по плану у нас… – начал Нив и вдруг осёкся. – А ты бы куда хотела?

– Не знаю. Решай ты.

– Можем съездить в центр города, но там наверняка началась упадра – толпы будут страшные.

– Да, я знаю. И на станциях тоже. Так мы домой к салюту не успеем.

– Вряд ли, конечно, всё настолько плохо, но…

Каттойя обжигала горло.

– Можем ещё съездить в музей пустоты. Там было здорово. Там можно посмотреть, как…

Как солнце выжигает землю намертво, превращая её в пустыню. В зону молчания. В пояс ветров.

Пора было идти. Нив подхватил куртку, перекинутую через спинку стула, проверил, что ничего не забыл на столе.

– Ты точно не устала? Этот румянец на щёках…

Ана покачала головой.

Когда они спускались, объявления из вещателей сливались в надсадный шум, бесцеремонно перебивая друг друга. Чей-то бодрый голос торжественно зазывал на распродажу – только в этот день, невозможные скидки, никак нельзя пропустить, – и его тут же заглушала ритмичная музыка, похожая на танцевальную. В мелодию вклинивались протяжные гудки, и уже совсем другой голос, в другой тональности, подхватывал прерванное объявление и на одном дыхании приглашал всех подняться, спуститься, найти этаж, отдел с порядковым номером, запрятанный где-нибудь магазинчик, после чего обрывался, и новый диктор радостно поздравлял всех с торжеством.