– Которую? – сказал он. – Их пять.

Расположение улиц поставило нас в тупик. Многие были без указателей, а некоторые назывались одинаково. Как и в Лондоне, большинство парижских улочек были кривыми и сворачивали в средневековые переулки – полутёмные, потому что верхние этажи противоположных домов почти смыкались над ними. Мы бродили целый час, пытаясь найти какой-нибудь указатель – или прохожего, способного подсказать дорогу. Безуспешно.

Как и вчера, Бриджит увязалась за нами. Она то летела над нашими головами, то исчезала на несколько минут. Я видел, как она направилась к мрачному зданию, маячившему в отдалении: чёрной квадратной башне с пристроенными по углам четырьмя круглыми узкими башенками.

Бриджит вернулась и спикировала вниз, приземлившись у моих ног. Я поднял голубку и пригладил ей перья.

– Вряд ли ты знаешь, куда нам идти? – сказал я.

Она заворковала.

Салли молчала, но мне казалось, что она всё больше отчаивается.

– Давайте плюнем на это дело, – наконец сказала она.

– Да ладно тебе, – возразил я. – Мы ведь уже здесь. Ты расспроси вот эту старушку, а я – вон того мужчину. Если мы найдём человека, который давно живёт здесь, он должен понять, о чём мы говорим.

Салли ушла – без особого энтузиазма. Я уже собирался обратиться к мужчине, когда Том схватил меня за руку.

– Кристофер!

– Что?

– Кажется, я нашёл.

– Правда?

Я оглядел вывески над магазинами в поисках драгоценного камня и горы.

– Нет, – сказал Том. – Смотри туда.

Он указал вперёд. На пятачке грязи расположились двое ребятишек, катая туда-сюда моток спутанной верёвки. Сперва я не мог понять, что же углядел Том, а потом заметил девчушку лет восьми, одетую в простую зелёную блузу. У неё были рыжеватые кудряшки, спадающие на плечи, бледная кожа и слегка вздёрнутый нос, покрытый веснушками.

Мне вспомнилось одно Рождество в Крипплгейте, когда я помогал ухаживать за очень похожей девочкой, умирающей от лихорадки… Сходство было поразительное.

– Салли! – крикнул я.

Она обернулась, и я кивнул на девочку. В первый момент Салли тоже не поняла – а потом замерла, остановившись как вкопанная.

Наконец Салли медленно двинулась к девочке. Малышка подняла взгляд, прикрыв глаза от солнца, чтобы разобрать, кто идёт. Затем она вскочила на ноги. Несколько секунд они стояли друг напротив друга, словно глядя в какое-то странное зеркало времени.

– Ты кто? – изумлённо спросила девчушка.

– Я… Салли-Клер. – Теперь и я глянул на неё с изумлением. – Салли-Клер Дешам. Моим отцом был Никола Дешам.

– Ты моя кузина! – Девочка подняла руку и ткнула Салли в щёку, словно желая убедиться, что она настоящая.

– А ты здесь живёшь? – спросила Салли.

Не отвечая, девочка ринулась на улицу, проворно шныряя между экипажами. Мы поспешили за ней, не столь успешно пробираясь мимо повозок. По пути я перевёл Тому слова Салли. Он был удивлён не меньше моего.

– Ты знал, что её настоящее имя Салли-Клер? – прошептал он.

Я покачал головой. Для меня она всегда была просто Салли.

Впрочем, я понимал, почему она держала это в секрете. Салли была англичанкой – по крайней мере, наполовину: её мать родилась в Лондоне. Но, как сказал Симон, французу в английской школе приходится несладко. Крипплгейт и так был достаточно плох; я даже представить не мог, каким кошмаром стало бы иностранное имя.

Девчушка привела нас к четырёхэтажному дому. Над дверью висел знак, который мы так долго искали – драгоценный камень и гора. Девочка распахнула дверь и ринулась внутрь, крича:

– Бабушка! Бабушка! Пришла твоя внучка. Ещё одна внучка!

Салли нерешительно остановилась на пороге. Маленькая кузина, подбежав, схватила её за руку:

– Пойдём к бабуле!

Потолок в гостиной был раскрашен так, что походил на небо – аквамарин с пушистыми белыми облаками. Доходя до окна, он словно сливался с настоящим парижским небом снаружи. У камина, выложенного синими и белыми плитками, стояло кресло с бархатной спинкой. За ним я увидел трёх девушек – две на год или два старше меня, третья – гораздо младше. Все они выглядели странно знакомыми, как чуть изменённые копии Салли. Но по-настоящему мой взгляд привлекла женщина, которая расположилась в кресле.

Три года я помогал мастеру Бенедикту лечить его пациентов, а потому сразу распознал признаки. Правый угол рта женщины был опущен, как и правое веко. Щека искривилась. Пальцы правой руки, покоящейся на коленях, были скрючены. В левой она держала богато изукрашенную серебряную трость.

Было очевидно, что некогда эта женщина перенесла апоплексический удар. И также было очевидно, что он не затронул разум. Она пристально смотрела на нас, и когда наши взгляды встретились, я увидел ясные и проницательные глаза, говорившие об остром уме. Отец Салли сказал, что эта женщина правила всей семьёй. Наверняка так оно и было.

Госпожа Дешам, стареющая королева этого дома, оглядела Салли с головы до ног. Её внучки тоже во все глаза смотрели на свою новоиспечённую двоюродную сестру.

Миг спустя старуха подняла трость, кивнула Салли и указала на диван перед ней.

«Садись».

Салли повиновалась безмолвному приказу.

Мадам ещё раз посмотрела на неё, а потом похлопала ладонью по столу между ними. Старшие девочки выбежали из гостиной и вернулись с выпечкой и хлебом. Женщина взмахнула тростью над тарелками.

«Ешь».

Салли взяла пирожное – слоёное тесто, наполненное свежими сливками, – и откусила.

– Спасибо, – сказала она.

Женщина кивнула и подняла трость.

«Говори».

И Салли заговорила. Она рассказывала о жизни в Англии. Не о приюте, а временах до него. О своём отце. О его руках – сильных и любящих. О его ласковом голосе. О днях, проведённых в его магазине, и о вечерах у камина. О тех вещах, которых у неё больше не было.

А у меня не было никогда – до мастера Бенедикта. Он спас меня от пустой и никчёмной жизни.

Стоя рядом с Томом, я молчал и слушал так же внимательно, как и бабушка Салли. Пришлось отвлечься, когда кто-то ткнул меня в руку. Я обернулся и увидел мальчишку лет одиннадцати с несколько кислым выражением лица.

– Ты англичанин? – спросил он.

Несмотря на более тёмный цвет лица, он тоже имел заметное сходство с Салли. Двоюродный брат. Позади его стоял ещё один мальчик, года на два младше.

– Да, англичанин, – сказал я.

– Вы едите коров живьём?

Кажется, я неправильно перевёл его слова.

– Что ты сказал?