Рассказываю, а сам думаю: «Тебе-то зачем?» А Олег глаза закрыл, может, и не слушает, а сказать неловко. Наверное, почувствовал, открыл глаза и говорит: нет-нет, продолжайте, очень интересно, вспомнил свое детство. Были проблемы с родителями? – спрашиваю. Нет, говорит, у них со мной, вы же сами знаете, от горшка два вершка и уже куда какой умный, а родители старые дураки. Ладно, говорю, тогда слушайте. Приняли мы его. Присматриваюсь, а он какой-то не такой, чуть не спит на занятиях, сторонится других ребят… Я грешным делом подумал, может, под этим самым делом, обкуренный или «колёса». А потом вообще стал пропускать уроки, а у нас с этим строго. Раз предупредил его, два. Вроде понял он. А только не прошло и недели, как снова пропуск. Поди знай, может, с компанией связался, может, в грабежах участвует. Ну его и отчислили. Жду, что мать позвонит, но никто не звонит, тихо. На третий день звоню сам. Она берет трубку, я спрашиваю Гришу. А она отвечает, что Гриша на занятиях. Тут я ей сообщаю, что Гриша отчислен за пропуски. Как отчислен, почти стонет она, он ничего не сказал! И бряк трубку. А через два часа являются оба – она и Гриша. Видимо, бежали всю дорогу. Она запыхалась, волосы растрепались, пуговицы наперекосяк застегнуты. Я как есть сказал ей и про пропуски и про занятия. Что тут началось, батюшки-светы! Она стала кричать и рыдать, что воспитывает одна, что мать-одиночка, что мучается с ним, что такой урод уродился бесчувственный… Блузочку на груди рванула и бух на колени! Поднял я ее, перетащил на диванчик, накапал валерьянки, сунул под нос. Успокойтесь, говорю, Клавдия Сергеевна… Ее Клавдией Сергеевной звали. Успокойтесь говорю, я еще раз поговорю с Гришей. А он тут же, бледный, хмурый, с места не сдвинулся: как стоял, так и стоит, как чурбан, честное слово! Короче, сходил я к директору, на педсовете выступил. Отбил парня. А ему сказал, если ты меня подведешь, имей в виду, я работу потеряю. Обещай, говорю, что с этого дня ни-ни! Он кивает. Когда выходили из цеха, взял я его за плечо, а он как-то так резко вывернулся и скривился. Что, думаю, за лажа? А у меня опыт. Придержал за руку, стащил куртку, заломил рубашку и чуть не ахнул. Кровоподтеки, свежие, багровые, на плечах, на ребрах… Измолотили его, похоже, палкой. Стою, держу его, а он голову повесил и не рвется больше. Я своих пальцем никогда не тронул, поверите? Лариса иногда могла накидать полотенцем, а я никогда. Смотрю, глазам своим не верю. Кто, спрашиваю, а он молчит.

Не поленился я, сходил в тот же день в детскую комнату милиции, мы с ними в контакте держались. Капитан там был такой, Саня Яценко, понимающий мужик, пацаны его очень уважали. Спрашиваю, знаешь такого? Знаю, говорит, как не знать. И рассказал, что Клавдия Сергеевна эта законченная психопатка, состоит на учете, периодически лечится. Гришу за любую провинность колотит нещадно и милицию вызывает чуть не каждую неделю: якобы он ее убить хочет, с ножом бросается, газом травит, требует, чтобы поставили на учет, заявления пишет. Хочешь, говорит, почитать? У меня их тут полно, смотри! Стал я читать… аж дыхание сперло.

Как же, говорю, ее лечат, если она такое вытворяет? Нет показаний держать постоянно, отвечает. Не столько той болезни…

И взял я тогда над Гришей шефство. А он после того, как я все узнал, расслабился вроде. Не дичится больше, разговаривает. Я его после занятий оставляю на предмет якобы помощи или уборки мастерской, разговоры всякие веду душеспасительные, по-мужски, воспитываю незаметно. Вот закончишь училище, говорю, получишь диплом электрика и на все четыре стороны, страна большая, тебя с твоей специальностью везде с руками оторвут. А он и отвечает: а ее куда? Она же без меня пропадет. А я и не знаю, что сказать. А только, что же тут скажешь? А в горле ком, бедняга ты, думаю, бедняга, вишь, как за мать стоит, хоть и страшная у него жизнь с этой самой матерью, да ведь другой-то нет!

Так и пролетели три года. Гриша диплом получил, распределили его на химкомбинат в кордовый цех. Я лично сходил туда, познакомился с начальником цеха, женщина у них была, рассказал кое-что про Гришу, объяснил. Она говорит, не беспокойтесь, не обидим. Нам мужики нужны, на вес золота они у нас. А через год примерно заходит Гриша ко мне в училище. Смотрю – возмужал, подрос, а лицо детское, такое же. И не один, девушка с ним, Олеся. Невеста, спрашиваю. Жена, отвечает. Во как!

Вышли мы в парк, там кафешка была, столики под деревьями. Взяли сок, мороженое. Сидим, разговариваем. А как мама, спрашиваю. Они переглядываются. Мама не знает, говорит Гриша. А мы ребенка ждём. Ребенка они ждут! Поэтому и пришли – хотят, чтобы я сходил к Клавдии Сергеевне и доложил как есть. А сами боятся. Олеся живет в общежитии, она сама из райцентра, ни кола ни двора. Приятная девушка, скромная. Мама хочет, чтобы я в институт поступал, говорит Гриша. Если узнает…

Страшно мне не хотелось за это дело браться, но как же их бросишь? Разговора у нас с ней, как вы понимаете, не получилось. Она рвала на себе волосы, мешала с грязью Олесю, падала в обморок, требовала «Скорую». Снова лицо в красных пятнах, халат расхристанный, изо рта слюна течет. Думаю, тебе не «Скорую» надо, а психушку и рубаху смирительную. С тем и ушел. Рассказал ребятам, не все, конечно, и смягчил, сами понимаете. Они вроде как не сильно расстроились. Спасибо вам, Петр Андреевич, говорят, мы не пропадем, просто хотелось по-людски, мать все-таки. Звоните, ребята, отвечаю, не забывайте, дай вам бог.

И тут я вроде как потерял их из виду на пару лет. Свои копоти давали, теща болела, опять-таки, работа нервная, вечно времени не хватает. Иногда, бывало, мелькнет мысль: а как там Гриша и Олеся? Молчат, не кажутся на глаза, значит, хорошо. И тут наскакиваю как-то на улице на Славика Слуцкого, Гришиного дружка: идет, не торопится и черную собаку на поводке ведет. Сколько лет, сколько зим, говорит, а мы с Гриней вас часто вспоминаем, если бы не вы! А как Гриша и Олеся, спрашиваю? На море рванули, Леська малого ждет, ей фрукты нужны и море. Молодцы, говорю, второго уже. Нет, отвечает, с первым не получилось, Леська в больницу попала. А Клавдия Сергеевна, спрашиваю. А он глаза вытаращил: Андреич, говорит, да вы ж ничего не знаете! И рассказал, что после нашего разговора одумалась Клавдия Сергеевна, вызнала, где они, и пришла мириться. Забрала ребят к себе, неделю спокойно было, а потом сорвалась. Скандалы, «Скорая», милиция – в общем, как всегда. Знаете, не верю, говорит Славик, и никогда не верил, что она ненормальная! Нормальная, нормальнее меня, только истеричка и садюга. И ревнивая! Гриньку от себя ни на шаг, чуть что – сразу сердечный припадок. Лесю ненавидела лютой ненавистью. Леська после очередного скандала попала в больницу, а Гриня собрал вещички и ушел. Снял квартиру в пригороде, где подешевле, из больницы не вылазил. Клавдия Сергеевна адрес нашла, прибегала, кричала на всю улицу, а только Гринька стоял насмерть, достала она его. Еще пока она его терзала, терпел, а за Леську готов был убить, такая любовь у них. Клавдия Сергеевна покричала и ушла домой. А дома взяла и выбросилась с балкона, у них двенадцатый этаж. И записку оставила, так и так, мол, кончаю с собой, в моей смерти прошу винить моего сына Григория и его девку, извините за выражение.

Смотрит на меня Славик, видит, я в лице переменился, и говорит, да расслабьтесь, Андреич, оно и лучше так, а то бы она им жизни не дала. А теперь нормально, говорит, живут в Гринькиной квартире, собаку вот завели… Подкинули, пока в отпуске, Сундуком зовут. А Гриня в прошлом году первую премию взял на областной фотовыставке, японскую камеру выиграл. Он на цветах и животных торчит. Надо бы сбежаться, как вернутся. Я позвоню, лады? Он вам фотки свои покажет, посидим, поговорим за жизнь. Конечно, Славик, говорю, обязательно позвони. Буду ждать. На том и разошлись.