вот-вот оглушающее эхо обвала покатится по глухому, сжатому черными скалами распадку…

– И еще один момент… – добавил майор, помолчав. – Хотя не исключено, что ошибаюсь…

– О чем вы? – спросил я, догадываясь об ответе.

– Ты не обижайся, если ошибаюсь. Показалось в этой суматохе…

– Когда милиционеру что-то кажется, остальным остается только креститься, – неловко сострил я, переступив с ноги на ногу. Снег резко скрипнул под ногами, и меня снова оглушила невероятная тишина огромного незнакомого пространства, раскинувшегося вокруг тысячами километров темной морозной ночи. Недоброе предчувствие, похожее на страх, обозначилось где-то не то под сердцем, не то где-то между лопатками, напоминая чей-то враждебный взгляд. Я поневоле поежился и огляделся. Но окрест была такая глухая ночь, такие пустота и неподвижность, что даже далекие огни на краю аэродрома показались мне какими-то мертвыми. Обычно они мигали, лучились, вздрагивали от колебаний воздуха, от расстояния, от какого-нибудь звука. Возможно, просто казалось, что они мигают и вздрагивают. Сейчас не казалось ничего.

– К этим местам привыкнуть надо, – словно догадавшись о моем внезапном смятении, тихо сказал майор. – Некоторые так и не могут. Не совмещаются.

– В каком смысле «не совмещаются»?

– В простом смысле. Человек и все это вокруг. Останешься один – и все. Не выжить. К этим местам привычка нужна. И то…

– Вы мне, кажется, хотели что-то сказать? – прервал я майора, досадуя на его проницательность.

– Не дергайся, я не запугиваю. Просто имей в виду, что одному тебе на ногах не устоять. Поэтому предлагаю сотрудничество и взаимную помощь.

– Я там, вы здесь, какая взаимность?

– Не зарекайся.

– Я не зарекаюсь, просто обстоятельства. Вы начали о чем-то говорить и не договорили.

– Не договорил, – согласился майор. – И если ты от помощи отказываешься, то и договаривать не буду.

– Не отказываюсь, а выражаю сомнение. Может, все-таки расскажете, что вы о ней знаете?

– Догадывался о твоем вопросике, – сказал майор и полез во внутренний карман. – Знаю о ней немногим больше твоего, но показать кое-что покажу, при условии неразглашения.

Он достал несколько раз сложенный лист бумаги и протянул мне. Я осторожно развернул его и подошел ближе к пятну света от небольшой лампочки над крыльцом.

– Вчера на столе у дежурного оказалось. Я его на ковер – не видел, не знает. Выдал ему на полную катушку, но от этого не легче. Ознакомься и верни, как-никак вещественное доказательство.

«Заявление. Довожу до Вашего сведения, – было написано на листке аккуратным, почти ученическим почерком, – что Омельченко Петр Семенович совершенно не причастен к убийству гражданина Хлесткина, т. к. всю ночь находился при свидетелях дома. Карабин я лично передала незнакомому мне человеку, который обещал его вернуть, сделав холостой выстрел, с целью привлечения подозрений к Омельченко для последующего его шантажа. Поскольку в результате Хлесткин оказался убитым из карабина Омельченко и, следовательно, по моей невольной вине погиб человек, сообщаю о непричастности Омельченко П.С. к данному происшествию и в случае расследования готова дать показания и подтвердить все вышесказанное.

Число… Подпись…»

Я молча вернул листок майору.

– Не вижу реакции, – сказал майор, пытаясь заглянуть мне в глаза.

– А Птицын знает об этом?

– Зачем? – делано удивился майор. – Я тебе про неразглашение, а ты – Птицын. Тебе тоже не имел права, но поскольку постольку, решил поставить в известность.

– Что «поскольку-постольку»?

– Имея в виду дальнейшее сотрудничество.

– Но он ее тоже ищет.

– Вот и пускай ищет, может, повезет. Мужик настырный, иногда даже чересчур. Тем не менее, терплю, потому что и польза случается.

– А вы почему не ищете?

– Кто тебе сказал, что не ищу?

– Видно.

– Это хорошо, что видно. Если бы другое на виду оказалось, вот тогда у вас с Птицыным был бы повод для беспокойства. Не исключено – для серьезного беспокойства.

– А сейчас нет?

– А сейчас будем отрабатывать версию твоего Кошкина. Кстати, она не так глупа, как может показаться на первый взгляд.

– Имеете в виду, что она с Омельченко?

– В качестве заложницы.

Я уже открыл было рот для категорического и язвительного возражения, вспомнив, как ошалел Омельченко от моего сообщения про Ирину, но вовремя сообразил, что моя категоричность наверняка насторожит майора, и промолчал.

– Правильно, – сказал майор. – До полного выяснения обстоятельств от возражений воздержимся. Тем более, чем черт не шутит.

– Да уж, – хмыкнул я, – этот товарищ шутить не любит.

– Какой товарищ? – неожиданно громко спросил майор, и я понял, что мой ответ ему совершенно не интересен. Он к чему-то напряженно прислушивался. Потом сделал знак, чтобы я что-нибудь ответил. Я пробормотал: – Который шутить не любит. Черт. Я имел в виду черта.

Как говорится, накаркал. Майор рванул резко скрипнувшую дверь. За дверью, привалившись к стене, лежал Рыжий. Он был без сознания. Но мне почему-то показалось, что он убит.

* * *

– Оставайся с ним, проверю второй выход, – приказал майор и, тяжело перевалившись через штакетник, увязая в снегу, побежал за угол. Я наклонился к Рыжему, ожидая увидеть в полутьме тамбура лужу крови, разбитую голову, нож… Сам не знаю, что я там хотел разглядеть, какие отыскать улики или раны, но ничего ровным счетом не разглядел и не отыскал. Тогда я осторожно пошевелил Рыжего. Его голова бессильно качнулась и опустилась на грудь. Он был похож на смертельно пьяного человека, только ни водкой, ни каким другим спиртным от него не пахло, да и пахнуть не могло. Мысленно плюнув на возможные улики, которых я мог и не заметить, я подхватил его под мышки и затащил в помещение. Рыжий слегка застонал и заскреб одной ногой по полу. Я приподнял его и положил на стоявшую неподалеку скамейку. Рыжий с трудом открыл глаза, долго всматривался в потолок над собой, потом, с трудом выговаривая слова, пробормотал:

– Чего… это… было?

– Может, лучше я тебе этот вопрос задам? – спросил я, после чего, с облегчением вздохнув, помог своей подсобной единице подняться и сесть.

Рыжий, не отвечая, начал ощупывать свою голову, шею, поерзал, пытаясь определить, не болит ли где-нибудь в другом месте, и, видимо, ничего не обнаружив, с недоумением уставился на меня.

– Рассказывай по-порядку, – посоветовал я. – Чтобы вспомнить случившееся, надо восстановить то, что случилось перед этим. С него и начинай.

– Чего начинать? – с прежней бестолковостью смотрел на меня Рыжий.

– Как ты в тамбуре очутился?

После долгого молчания Рыжий наконец разродился:

– Курить…

Пришлось задать дополнительный вопрос:

– Дать покурить или вышел покурить?

– Вышел, – согласился Рыжий. И добавил: – Дать.

– Видать, и гнилая рыбина иногда в дым попадает, – раздался за моей спиной голос неслышно подошедшего майора. – Ты только, Кошкин, бабочку мне не крути. Подслушивал?