Томо, не дыша, в ужасе уставился на этот след, как будто увидел чудовище. Но вскоре, заметив, что вся прихожая и лестница испещрены множеством свежих следов, успокоился и глубоко вздохнул. Конечно, вспомнил он, ведь полицейские осматривали этот пустой дом в поисках репатриированного солдата. Значит, следы, скорее всего, принадлежат им. С облегчением Томо поднялся по лестнице, стараясь как можно меньше шуметь, потому что даже скрип подошвы, отдаваясь эхом по всему дому, леденил ему кровь.

Второй этаж казался таким же ветхим, как первый. Все стекла разбиты, и не осталось ни единой целой двери.

Наверное, Томо изучил дом заранее, потому что он прямиком направился к одной из дверей, пинком ноги распахнул ее и вошел в комнату с Тамаё на руках. Унылая, пустая комната, лишенная каких бы то ни было украшений, — только и была в ней кровать со стальной рамой и крепкий на вид стул в углу. На кровати лежал продранный соломенный матрас, из которого клочками торчала набивка, ну и, само собой разумеется, никаких там простыней и одеял. Комната являла собой образ разрухи и запустения.

Томо осторожно положил Тамаё на соломенный матрас. Вытирая пот, струящийся по лицу, он продолжал озираться. Все, кажется, идет гладко. Никто не знает, что он привез Тамаё в тот заброшенный дом. Все будет решено здесь и сейчас, и когда все кончится, остальное пойдет по его плану, сколько бы Тамаё ни кричала и ни сетовала. А потом и эта женщина, и деньги, и власть — все будет принадлежать ему.

Томо затрепетал от волнения, точно воин, идущий в битву, во рту пересохло, колени ослабели. Дрожащими руками он снял галстук, сорвал с себя куртку и рубаху, бросил их на стул. В комнате было слишком светло, от этого ему стало как-то не по себе, но, к его сожалению, на окне не осталось ни ставней, ни занавесок. Кусая ногти, Томо некоторое время оглядывал комнату, пытаясь приступить к задуманному, потом пробормотал:

— Ха, да какое это имеет значение? Никто не видит. И потом, сама дама крепко спит.

Наклонившись над кроватью, Томо начал снимать с Тамаё одежду, один предмет за другим. Когда нежная покатость ее плеч и очертания пышных грудей открылись перед ним, Томо уже не мог сдерживаться. Пальцы его дрожали, как в лихорадке, дыхание прерывалось.

Вот тут-то он и уловил один-единственный звук — что-то стукнуло, потом скрипнула половица. Томо отпрыгнул от кровати, как кузнечик, и сосредоточился, слушая и глядя, застыв в ожидании атаки. Но больше ничего не услышал.

Однако тревога не отпускала Томо, и он решил осмотреть дом. Ничего подозрительного не нашлось — только крысиное гнездо в углу кухни, полное новорожденных крысят.

«Так вот что это было — крысиный писк», — подумал он.

Щелкнув языком от отвращения и снова поднявшись по лестнице, Томо подошел к двери комнаты. И тут же замер. Минуту назад, выходя, он оставил дверь открытой. Как же получилось, что теперь она закрыта? Может быть, захлопнулась от порыва ветра?

Взявшись за ручку, Томо осторожно отворил дверь. В комнате как будто ничего не изменилось. Успокоившись, он подошел к кровати, как вдруг его как молнией ударило. Кто-то прикрыл обнаженные груди Тамаё ее же одеждой!

Томо застыл как вкопанный, не смея пошевелиться. Прямо скажем, человеком смелым он не был; нет, на самом деле он был необычайно труслив. Стало быть, сегодняшнее предприятие потребовало от него чудовищной решимости, но даже начав осуществлять свой замысел, он постоянно дергался.

Томо взмок, во рту пересохло, в горле саднило. Он хотел что-то произнести, но язык у него словно узлом завязался, и он смог наконец выдавить из себя только одно:

— Кто… кто здесь?

И тут, словно в ответ, он услышал, как по другую сторону двери, ведущей в соседнюю комнату, скрипнула половая доска. Да, в другой комнате кто-то был. Почему он не посмотрел раньше? Глаза, которые следили за ним из окна, не были плодом его воображения. Кто-то, неизвестно кто, прятался в этом доме, в соседней комнате. Почему он не проверил раньше?

— Кто тут? Выходите! Кто тут прячется?

Дверь начала открываться — медленно, мало-помалу. Потом Томо увидел фигуру мужчины, стоявшего там — мужчины, похожего на репатриированного солдата, в пилотке, низко надвинутой на лоб, и лицо его скрывалось под шарфом.

Час спустя на вилле Инугами Макака получил странную телефонограмму.

— Алло. Это Макака? Я должен быть уверен, что разговариваю с Макакой. Я? Не важно, кто я. Я просто хочу сообщить вам о барышне Тамаё. Вы найдете ее в брошенном доме в деревне Тоёхата. Вы ведь знаете дом, в котором когда-то жили Инугами. Поднимитесь по лестнице, первая комната налево. Пожалуйста, приезжайте за ней немедленно. Но тревоги не поднимайте, потому что ей будет неловко, если люди об этом узнают. Так что лучше вам проделать все одному; да, еще вы, наверное, найдете ее крепко спящей, но не волнуйтесь. Действие снотворного кончится, и она проснется. Понятно? Я на вас рассчитываю. Помните, приезжайте как можно скорее. До свидания.

Чириканье птиц, которое Тамаё слышала во сне, постепенно стало реальным, и она наконец начала выходить из своего глубокого сна. Пытаясь оттолкнуть удушающую тяжесть, давившую на нее, она бессознательно вытянула руки, чтобы сесть, и окончательно проснулась. Но и проснувшись, не сразу поняла, где она, и некоторое время бессмысленно смотрела перед собой. Тупо болела голова, суставы затекли. Даже чтобы сесть, требовалось усилие, совсем не так, как обычно. Она подумала, уж не заболела ли.

Никак не могла собраться с мыслями — и вдруг вспомнила, что произошло на озере. Вот моторка качнулась, вот она попадает в объятия Томо, а потом мокрый платок… И больше ничего, — пустота.

Тамаё резко выпрямилась на постели. И едва удержалась от крика. Она придушила крик, но справиться с дрожью во всем теле не могла. Ее бросало то в жар, то в холод. Плотно запахнув ночное одеянье, она замерла, прислушиваясь к себе. Головная боль, оцепенение — не признаки ли того самого? Не признаки ли того, что ее изнасиловали? Она затряслась от неистовой ярости. Вслед за яростью пришли, поднявшись из глубин, неописуемая печаль и отчаянье. Тамаё неподвижно сидела в постели, уставясь в пространство, и отчаянье, как внезапная тьма, поглотило ее.

Все же в конце концов Тамаё заметила, что находится в своей собственной комнате, лежит в своей собственной постели и на ней ее собственная ночная одежда. Как это может быть? Не принес ли Томо ее в эту комнату, чтобы обесчестить? Нет, это немыслимо. Значит, он принес ее сюда после того, как осуществил свое злодеяние? Сердце у Тамаё чуть не разорвалось от нового приступа печали и гнева.

Послышался шорох по ту сторону двери. Тамаё поспешно прикрылась одеялом и окликнула:

— Кто там?

Ответа не последовало, и она спросила еще раз:

— Кто там?

— Извиняюсь, барышня. Меня беспокоит, как вы себя чувствуете?

Это голос Макаки. Искренний и простецкий, как всегда, но в нем звучит ласковая озабоченность. Тамаё не смогла сразу ответить ему. Знает ли Макака? Знает ли он, что Томо, наверное, подверг ее наихудшему бесчестью, которое может выпасть на долю женщины?